АЛЕКСЕЙ МУРАШОВ
КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ ПОЭТ
КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ ПОЭТ
Сайт для ценителей стихов Концептуального Поэта и любителей Алексея Мурашова.
Алексей Викторович Мурашов родился 27 ноября 1980 год в городе Мирный Архангелькой области. Мудак и гнида.
В стихосложеньи - кирпич и талант.
В стихосложеньи - кирпич и талант.
Алексей Викторович Мурашов
Поэт, прозаик, перфомансист, художник, клоун, артист, аниматор, стендапер и...
кто следующий?
кто следующий?
Полярная звезда
Я Полярную звезду жду,
Чтоб вела меня вперёд. В рот
Умных мыслей наберу… Вру –
Глупых шуток и поэм. Ем
Я их двадцать с лишним лет, бред
Исторгая из себя. Я
Острослов и балагур. Кур
Смехом накормлю своим. Им
Станет донельзя смешно, но
Дружно люди закричат: «Гад!
Что же не смешишь ты нас? Ас
Ты ведь в этом. Может, ложь? Что ж,
Громко прыгну с крыши вниз. «Бис!» –
Мне скандирует толпа. Па
Совершая, расшибусь. Пусть
Я калека и урод – рот,
Улыбаясь, говорит: «Хит
Первоклассный ты создал». Ждал
Долго этого фанат. Рад? –
Вопрошу я впопыхах. «Ах!
Принимай скорей цветы. Ты
Гениальнейший поэт». Нет,
Я пишу белиберду. Жду
Я звезду. Но где она? На
Превосходнейший объект сект
Представителей пошлю, шлюх,
Педерастов и скинов. Вновь
Я полярно звезданут. Гуд,
Робин, поскорей стреляй! В рай
Полетит стрела, а там – срам.
Ходят люди без трусов. Зов
То природы, может быть? Нить
Уловил я – не дурак: так
Ходит нынче молодёжь. Что ж,
Моду тоже догоню. Ню –
Это мой новейший стиль. Штиль
В поэтической стране не
Для меня, хочу я, чтоб – шторм…
«Сексуальный пистолет», дед,
Ветеран и инвалид (Сид –
Как отрезанный сустав), сдав
Полномочья мне, ушёл. Шоу
Продолжается. Толпой «Пой!» –
Мне кричат. Из-за кулис «Бис!»
Слышу. Маску же надев, дев
Старых рассмешу, пьянчуг. Кук
Так же съеден был людьми. и»
На тамтаме не нашёл… Шёл
Проливной осенний дождь. Вождь
Всем дорогу указал в зал,
Где плясал на сцене я, зля
Единицы, но, на грех, смех
Вызывая у других… Псих!
Каждый сотый – друг и брат. Рад?
Каждый первый – DRUG и Брут… Шут
Вытер насухо глаза. Зал!
Веселись, ведь я паяц! «Клац!» –
Я зубами совершил. Шил
В ягодицы навтыкал. Мал
Смысл был – народ нашёл. Гол
Не в мои ворота, но дно
Я нащупал. Снизу вдруг – стук.
Говорят, тебя убьют, шут.
Знать, полярный мне звездец здесь.
По-полярному звездат ад.
По сравненью с ним сарай – рай.
Нет, останусь на Земле – лень
Мне куда-то умирать. Рать
Королевская меня дня
Собирала двадцать три, и
Не смогла… «Шалтай-Болтай, дай
Жару, иль хотя б совет!» Нет,
Я Полярную звезду жду,
Чтобы стать счастливей всех… (смех).
Чтоб вела меня вперёд. В рот
Умных мыслей наберу… Вру –
Глупых шуток и поэм. Ем
Я их двадцать с лишним лет, бред
Исторгая из себя. Я
Острослов и балагур. Кур
Смехом накормлю своим. Им
Станет донельзя смешно, но
Дружно люди закричат: «Гад!
Что же не смешишь ты нас? Ас
Ты ведь в этом. Может, ложь? Что ж,
Громко прыгну с крыши вниз. «Бис!» –
Мне скандирует толпа. Па
Совершая, расшибусь. Пусть
Я калека и урод – рот,
Улыбаясь, говорит: «Хит
Первоклассный ты создал». Ждал
Долго этого фанат. Рад? –
Вопрошу я впопыхах. «Ах!
Принимай скорей цветы. Ты
Гениальнейший поэт». Нет,
Я пишу белиберду. Жду
Я звезду. Но где она? На
Превосходнейший объект сект
Представителей пошлю, шлюх,
Педерастов и скинов. Вновь
Я полярно звезданут. Гуд,
Робин, поскорей стреляй! В рай
Полетит стрела, а там – срам.
Ходят люди без трусов. Зов
То природы, может быть? Нить
Уловил я – не дурак: так
Ходит нынче молодёжь. Что ж,
Моду тоже догоню. Ню –
Это мой новейший стиль. Штиль
В поэтической стране не
Для меня, хочу я, чтоб – шторм…
«Сексуальный пистолет», дед,
Ветеран и инвалид (Сид –
Как отрезанный сустав), сдав
Полномочья мне, ушёл. Шоу
Продолжается. Толпой «Пой!» –
Мне кричат. Из-за кулис «Бис!»
Слышу. Маску же надев, дев
Старых рассмешу, пьянчуг. Кук
Так же съеден был людьми. и»
На тамтаме не нашёл… Шёл
Проливной осенний дождь. Вождь
Всем дорогу указал в зал,
Где плясал на сцене я, зля
Единицы, но, на грех, смех
Вызывая у других… Псих!
Каждый сотый – друг и брат. Рад?
Каждый первый – DRUG и Брут… Шут
Вытер насухо глаза. Зал!
Веселись, ведь я паяц! «Клац!» –
Я зубами совершил. Шил
В ягодицы навтыкал. Мал
Смысл был – народ нашёл. Гол
Не в мои ворота, но дно
Я нащупал. Снизу вдруг – стук.
Говорят, тебя убьют, шут.
Знать, полярный мне звездец здесь.
По-полярному звездат ад.
По сравненью с ним сарай – рай.
Нет, останусь на Земле – лень
Мне куда-то умирать. Рать
Королевская меня дня
Собирала двадцать три, и
Не смогла… «Шалтай-Болтай, дай
Жару, иль хотя б совет!» Нет,
Я Полярную звезду жду,
Чтобы стать счастливей всех… (смех).
Полярная звезда-2.
«Попсы! Попсы!» – кричали мне фанаты,
И я попсал, а, может быть, попсел.
Игра на публику – да так вам всем и надо!
Дыра от бублика – ты часть моей зарплаты.
«Долой республику! – попсы и шоколада!»
Я снова всем полярно назвездел.
«Попсы! Попсы!» – кричали мне фанаты,
И я попсал, а, может быть, попсел.
Игра на публику – да так вам всем и надо!
Дыра от бублика – ты часть моей зарплаты.
«Долой республику! – попсы и шоколада!»
Я снова всем полярно назвездел.
Lucky Strike
Мудрые врачи, нахмурив брови,
Обезжирят молоко коровье…
«Для людей важней всего здоровье!»
Нам, наверно, не о чем тужить:
В масле нет теперь холестерина,
Кофе пьём давно без кофеина.
Закурю табак без никотина…
Что же, значит, будем дольше жить?
Нет, табак мне нужен настоящий.
Эй, мертвец! Ах, да, ты некурящий…
Я читал стихи твои – блестяще!
Кстати, я немножечко поэт.
Хочешь, прочитаю про берлогу?
Или, лучше, нет – «Нас было много»?
Про пустыню или в ад дорогу?
Впрочем, не прочту без сигарет.
Заработав язву золотую,
Я беру тебя, почти святую,
Поджигаю и опять кайфую…
Я – дурак, а ты – бикфордов шнур.
Lucky Strike – счастливая полоска,
Красная, пришитая неброско
К чёрно-белой жизни, пьяной в доску,
Той, что уж совсем не от кутюр.
И когда я заболею раком,
Приползу варёным красным раком
Я к ларьку и, всех поставив раком,
Крикну: « Красных яблок, сорт – ранет!»
Как, без фильтра? Это же опасно!
Впрочем, я боксёр, тогда – прекрасно.
«Бутч, который час?» – Часов нет…ясно,
Это снова старый добрый Зед.
Я страдаю, и Марселос Уоллес,
Поседел его курчавый волос…
Я в дверной косяк твой дивный голос
Забиваю – я почти Зидан.
Lucky Strike – счастливого удара!
Закрывай динамик и радары.
От меня ты долго жаждал дара?
Я – данаец, вот мой первый дан
Зед, ты перешёл дорогу Бутчу;
Я тебя по полной отчебучу!
Ты уже давно не hoochie-coochie,
А теперь к тому же и не man…
Ты не против, я возьму твой Chopper?
«Это чей?» – угрюмо спросит опер?
Я же, как фантом одной из опер,
Вижу, чего хочет полисмен.
От его удара нету блока;
Жаль, я наизусть не помню Блока…
Что ж, куплю два сигаретных блока:
Мне – один, второй отдам ему.
«Красный дьявол?» -- нет, совсем не грубо.
Мягко, вкусно, как любимой губы.
Модно, стильно, как ночные клубы.
Вот теперь не страшно и в тюрьму.
Суеверно подкурю от свечки
И на волю выпущу колечки.
На пароме через трубы печки
Курят, я же, с трубкой, у руля.
Морячок Папай, поев шпината,
Заблудился в собственных пенатах…
Крысы, прочь! Лифтёр, руби канаты!
В шахту, чтобы дать стране угля.
Lucky Strike – счастливой забастовки!
«Нет войне!» – дурацкие листовки;
Ручкой зачеркнув боеголовки,
Ты добрей не станешь, человек.
Лучше мы раскурим трубку мира,
Закопаем глубже труп кумира,
А, когда омоет рубку мирра,
Вставим в зубы новый Captain Black.
Мой сосед дымит – курильщик страстный,
Пепел на меня летит – ужасно.
Мне пора бы заработать астму,
Я же – нет, как видите, здоров.
Lucky Strike – удачное решенье,
Ты фильтруешь рынок отношений.
Что ж, спасибо, милое куренье,
Я лечусь тобой без докторов.
Мудрые врачи, нахмурив брови,
Обезжирят молоко коровье…
«Для людей важней всего здоровье!»
Нам, наверно, не о чем тужить:
В масле нет теперь холестерина,
Кофе пьём давно без кофеина.
Закурю табак без никотина…
Что же, значит, будем дольше жить?
Нет, табак мне нужен настоящий.
Эй, мертвец! Ах, да, ты некурящий…
Я читал стихи твои – блестяще!
Кстати, я немножечко поэт.
Хочешь, прочитаю про берлогу?
Или, лучше, нет – «Нас было много»?
Про пустыню или в ад дорогу?
Впрочем, не прочту без сигарет.
Заработав язву золотую,
Я беру тебя, почти святую,
Поджигаю и опять кайфую…
Я – дурак, а ты – бикфордов шнур.
Lucky Strike – счастливая полоска,
Красная, пришитая неброско
К чёрно-белой жизни, пьяной в доску,
Той, что уж совсем не от кутюр.
И когда я заболею раком,
Приползу варёным красным раком
Я к ларьку и, всех поставив раком,
Крикну: « Красных яблок, сорт – ранет!»
Как, без фильтра? Это же опасно!
Впрочем, я боксёр, тогда – прекрасно.
«Бутч, который час?» – Часов нет…ясно,
Это снова старый добрый Зед.
Я страдаю, и Марселос Уоллес,
Поседел его курчавый волос…
Я в дверной косяк твой дивный голос
Забиваю – я почти Зидан.
Lucky Strike – счастливого удара!
Закрывай динамик и радары.
От меня ты долго жаждал дара?
Я – данаец, вот мой первый дан
Зед, ты перешёл дорогу Бутчу;
Я тебя по полной отчебучу!
Ты уже давно не hoochie-coochie,
А теперь к тому же и не man…
Ты не против, я возьму твой Chopper?
«Это чей?» – угрюмо спросит опер?
Я же, как фантом одной из опер,
Вижу, чего хочет полисмен.
От его удара нету блока;
Жаль, я наизусть не помню Блока…
Что ж, куплю два сигаретных блока:
Мне – один, второй отдам ему.
«Красный дьявол?» -- нет, совсем не грубо.
Мягко, вкусно, как любимой губы.
Модно, стильно, как ночные клубы.
Вот теперь не страшно и в тюрьму.
Суеверно подкурю от свечки
И на волю выпущу колечки.
На пароме через трубы печки
Курят, я же, с трубкой, у руля.
Морячок Папай, поев шпината,
Заблудился в собственных пенатах…
Крысы, прочь! Лифтёр, руби канаты!
В шахту, чтобы дать стране угля.
Lucky Strike – счастливой забастовки!
«Нет войне!» – дурацкие листовки;
Ручкой зачеркнув боеголовки,
Ты добрей не станешь, человек.
Лучше мы раскурим трубку мира,
Закопаем глубже труп кумира,
А, когда омоет рубку мирра,
Вставим в зубы новый Captain Black.
Мой сосед дымит – курильщик страстный,
Пепел на меня летит – ужасно.
Мне пора бы заработать астму,
Я же – нет, как видите, здоров.
Lucky Strike – удачное решенье,
Ты фильтруешь рынок отношений.
Что ж, спасибо, милое куренье,
Я лечусь тобой без докторов.
Пиная осенние листья…
…Ты знаешь, те мысли о самоубийстве
Ко мне вдруг вернулись опять.
Иду я, пиная осенние листья,
Пытаюсь себя развлекать.
Пинай моё сердце футбольною бутсой,
Кусай, расчленяй и ломай.
Ты знаешь, мне хочется очень вернуться
В короткий, но, всё-таки, май…
Пинать продолжаю осенние листья,
Ругать Heavy Metal и власть.
Я жутко желаю, как некогда Листьев,
В родимом подъезде упасть.
«Ну кто же его застрелил?» – будут биться,
Ответ не найдут на вопрос.
Вдруг кто-то промолвит: «Быть может, убийцы?»
Что ж, браво, табличка 'applause' !
Мне тоже похлопать, наверное, надо,
Но руки сжимают свечу.
Скажу я вполголоса слово «лопата» –
Поймут все, я снова шучу.
Ну, сбудься скорей же, мечта журналиста,
Но только не в снах – наяву.
Я тихо пинаю осенние листья
И киллеров громко зову.
И вот – восемь пуль, чрез главу и навылет.
Как странно, мой мозг не задет!
Наверное, весь на бумагу он вылит
В стихах про любовь и минет.
Гибрид Джонни Роттена и Казановы
Не хочет другого хотеть –
Прекрасною леди назвать тебя снова
И в космос с тобой улететь.
Ты помнишь, ведь там у нас свой астероид,
Не ведают люди о нём.
А ступит туда хоть один гуманоид –
Его мы на землю швырнём.
Но нет, ты не хочешь со мной в эти выси,
Ведь ты же земная вполне…
Я больно пинаю осенние листья,
И больно становится мне.
Я также пинаю шурупы и гайки,
Задвижки, ключи и болты.
Пешком я пытаюсь дойти до Ямайки,
Где с Джа даже белый – на «ты».
Глотаю я слёзы… нет, дождик солёный!
Вдруг вижу знакомый набор:
Цвет красный, с ним жёлтый, а рядом зелёный…
Ямайка? Да нет, светофор!
Там красный… Что ж правила я не нарушу,
Известный в округе вандал?
Нет, хватит! Расплющил каток мою душу,
На сердце упал самосвал,
Там трактор проехал, где было искусство,
И (так уже точно нельзя!) –
Серебряный «мерс» раздавил мои чувства,
Куда-то тебя увозя.
Но я оторвал ему задние двери –
Попробуй, обратно прикуй!
И надпись заморскую сзади "Just married"
Исправил на русское «ХУЙ».
Хотел, было, вставить я палки в колёса –
Ан, нет же, споткнулся, упал.
Из глаз что-то брызнуло… Может быть, слёзы?
О, как я себя напугал!
Откуда им быть – я же грубый и чёрствый.
Да это, скорей всего, кровь!
Упав на асфальт, я, наверное, просто
Расшиб себе левую бровь.
…Машина исчезла из зрения зоны,
Моё не услышав: «Постой!»
Стою под стрелой и хожу по газонам…
Смотрите, какой я крутой!
Пожарные ищут, милиция, пресса.
Ты тоже – попробуй, найди
Не то – Квазимодо, не то – Ахиллеса
С клеймом O.P.D. на груди.
Вполне из меня может «Фанта» героя
Создать, или «Вискас» – еду.
В пещере брожу, словно Фантагеро, я,
Но роз золотых не найду.
Как дедушка с хутора Верхний Кондрючий
Одевшись – скорей же смотри!
Несу тебе кактус. Как я, он колючий
Снаружи, но мягкий внутри.
Поставь же, пожалуйста, на подоконник
Цветок сей, любя и храня.
Пусть игл его милый и нежный trainspotting
Напомнит немного меня.
Уже выгоняешь? На улице жутко,
Там дождь проливной и гроза.
Позволь, я останусь ещё на минутку,
В твои загляну я глаза.
Они голубые… Как море и небо,
Как сильно замёрзший пловец,
Как всеми забытая корочка хлеба,
Как Фредди, безумный певец…
Прости, я же хам – окунув в краску кисти,
Рисую, забыв про мораль.
Ну, всё, ухожу я пинать свои листья.
Ты здесь остаёшься? Как жаль…
Вдруг спросит твой муж: «Что за гнусный лазутчик,
Зачем он сюда приходил?
Ты скажешь: «Он другом мне был, самым лучшим!»
А лучше б любимым я был!
Эй, киллеры, где вы? На лестничной клетке
Устройте-ка мне геноцид!
Исчезли… Ну, что же, сойдя с табуретки,
Смешной совершу суицид.
Ты спросишь: «С чего вдруг? Всегда был так весел!
Нормальный, здоровый мужик!
Наверно, его злобный киллер повесил,
Ведь острым он был на язык.
По правде сказать, был он милым, хорошим,
А, значит, в раю он, в тепле»
Ан нет! Привиденьем бескостным, бескожим
Я стал – есть дела на Земле.
Ты знай, я вернусь, киска, рыбка и зайка,
Твой муж не услышит: «Спаси!»,
И тут уж начнётся такая Ямайка –
Хоть Джа из башки выноси!
Глаза ты не прячь от меня свои лисьи,
Смотри-ка – на улице май!
Пинай же со мною весенние листья,
Кусай, расчленяй и ломай!
…Ты знаешь, те мысли о самоубийстве
Ко мне вдруг вернулись опять.
Иду я, пиная осенние листья,
Пытаюсь себя развлекать.
Пинай моё сердце футбольною бутсой,
Кусай, расчленяй и ломай.
Ты знаешь, мне хочется очень вернуться
В короткий, но, всё-таки, май…
Пинать продолжаю осенние листья,
Ругать Heavy Metal и власть.
Я жутко желаю, как некогда Листьев,
В родимом подъезде упасть.
«Ну кто же его застрелил?» – будут биться,
Ответ не найдут на вопрос.
Вдруг кто-то промолвит: «Быть может, убийцы?»
Что ж, браво, табличка 'applause' !
Мне тоже похлопать, наверное, надо,
Но руки сжимают свечу.
Скажу я вполголоса слово «лопата» –
Поймут все, я снова шучу.
Ну, сбудься скорей же, мечта журналиста,
Но только не в снах – наяву.
Я тихо пинаю осенние листья
И киллеров громко зову.
И вот – восемь пуль, чрез главу и навылет.
Как странно, мой мозг не задет!
Наверное, весь на бумагу он вылит
В стихах про любовь и минет.
Гибрид Джонни Роттена и Казановы
Не хочет другого хотеть –
Прекрасною леди назвать тебя снова
И в космос с тобой улететь.
Ты помнишь, ведь там у нас свой астероид,
Не ведают люди о нём.
А ступит туда хоть один гуманоид –
Его мы на землю швырнём.
Но нет, ты не хочешь со мной в эти выси,
Ведь ты же земная вполне…
Я больно пинаю осенние листья,
И больно становится мне.
Я также пинаю шурупы и гайки,
Задвижки, ключи и болты.
Пешком я пытаюсь дойти до Ямайки,
Где с Джа даже белый – на «ты».
Глотаю я слёзы… нет, дождик солёный!
Вдруг вижу знакомый набор:
Цвет красный, с ним жёлтый, а рядом зелёный…
Ямайка? Да нет, светофор!
Там красный… Что ж правила я не нарушу,
Известный в округе вандал?
Нет, хватит! Расплющил каток мою душу,
На сердце упал самосвал,
Там трактор проехал, где было искусство,
И (так уже точно нельзя!) –
Серебряный «мерс» раздавил мои чувства,
Куда-то тебя увозя.
Но я оторвал ему задние двери –
Попробуй, обратно прикуй!
И надпись заморскую сзади "Just married"
Исправил на русское «ХУЙ».
Хотел, было, вставить я палки в колёса –
Ан, нет же, споткнулся, упал.
Из глаз что-то брызнуло… Может быть, слёзы?
О, как я себя напугал!
Откуда им быть – я же грубый и чёрствый.
Да это, скорей всего, кровь!
Упав на асфальт, я, наверное, просто
Расшиб себе левую бровь.
…Машина исчезла из зрения зоны,
Моё не услышав: «Постой!»
Стою под стрелой и хожу по газонам…
Смотрите, какой я крутой!
Пожарные ищут, милиция, пресса.
Ты тоже – попробуй, найди
Не то – Квазимодо, не то – Ахиллеса
С клеймом O.P.D. на груди.
Вполне из меня может «Фанта» героя
Создать, или «Вискас» – еду.
В пещере брожу, словно Фантагеро, я,
Но роз золотых не найду.
Как дедушка с хутора Верхний Кондрючий
Одевшись – скорей же смотри!
Несу тебе кактус. Как я, он колючий
Снаружи, но мягкий внутри.
Поставь же, пожалуйста, на подоконник
Цветок сей, любя и храня.
Пусть игл его милый и нежный trainspotting
Напомнит немного меня.
Уже выгоняешь? На улице жутко,
Там дождь проливной и гроза.
Позволь, я останусь ещё на минутку,
В твои загляну я глаза.
Они голубые… Как море и небо,
Как сильно замёрзший пловец,
Как всеми забытая корочка хлеба,
Как Фредди, безумный певец…
Прости, я же хам – окунув в краску кисти,
Рисую, забыв про мораль.
Ну, всё, ухожу я пинать свои листья.
Ты здесь остаёшься? Как жаль…
Вдруг спросит твой муж: «Что за гнусный лазутчик,
Зачем он сюда приходил?
Ты скажешь: «Он другом мне был, самым лучшим!»
А лучше б любимым я был!
Эй, киллеры, где вы? На лестничной клетке
Устройте-ка мне геноцид!
Исчезли… Ну, что же, сойдя с табуретки,
Смешной совершу суицид.
Ты спросишь: «С чего вдруг? Всегда был так весел!
Нормальный, здоровый мужик!
Наверно, его злобный киллер повесил,
Ведь острым он был на язык.
По правде сказать, был он милым, хорошим,
А, значит, в раю он, в тепле»
Ан нет! Привиденьем бескостным, бескожим
Я стал – есть дела на Земле.
Ты знай, я вернусь, киска, рыбка и зайка,
Твой муж не услышит: «Спаси!»,
И тут уж начнётся такая Ямайка –
Хоть Джа из башки выноси!
Глаза ты не прячь от меня свои лисьи,
Смотри-ка – на улице май!
Пинай же со мною весенние листья,
Кусай, расчленяй и ломай!
Базиликом стейк не испортишь.
Неси меня вперёд, мой белый конь…
…И вот, я выжил… Позади огонь,
Вода и трубка мира, что из меди.
Неси меня вперёд, мой белый конь,
Я – чёрный рыцарь без прекрасной леди.
Спирт где-то распивает молодёжь,
Впадая так в попсовую нирвану.
Быть вечно молодым? Хочу, ну, что ж.
Но – от тебя, а не от спирта пьяным.
Кому in vino veritas, давно
Тому, наверно, pereat tristitia.
По мне ж – кино, вино и домино
Депрессии – смешная оппозиция.
Скачу по тихим улочкам ночным,
Вдруг вижу: кто-то странный на дороге.
Эй, кто ты? Шестикрылый серафим?
Нет, слава Богу, Дьявол козлоногий.
Не узнаёшь? Мы близнецы с тобой,
Нас, правда, разлучили при рожденьи.
Ну, как дела? Рассказывай, герой!
Вновь небеса сломили ополченье?
Мой брат меня зовёт с собою в ад,
Я Буцефала смело ставлю в стойло.
Что, по одной – и вновь пора назад?
А, может, для коня найдётся пойло?
…В огромном адском казино судьбы
Случайные, как я, играют гости.
Рулетку власти крутят там рабы,
А дураки – ума кидают кости.
Иду в лото любви играть. На кон
Я ставлю деньги, жизнь, карьеру снова.
Неси меня вперёд, мой быстрый конь,
Я – храбрый всадник, правда, безголовый.
…Я убиваю по пути драконов
И мельницы рублю нещадно в клочья,
Чтоб оказаться под твоим балконом.
Желательно, конечно, тёмной ночью.
Ну да, ну да, я буду повторяться,
Но всё ж тебе скажу: "My fair lady".
В твоё пытаюсь сердце достучаться,
Но вновь табличку вижу: «На обеде»
…Педальный конь с крылами, Пегарас,
Домой уж улетел – открыл ведь клетку я.
Зачем теперь Олимп мне и Парнас,
Коль ты не будешь там моей соседкою?
…Народ блудницу привязал к столбу,
Безгрешных долго ждал – никто не вышел.
Придётся, видно, закатать губу,
Ведь умерли давно Христос и Вишез.
А кто из нас безгрешен – ты иль я?
Коль ты – поди же, камень кинь в блудницу.
А я останусь здесь… Пророк Илья
Небесную запряг уж колесницу…
Он выжал газ и отпустил сцепленье,
Сказал: «Эх, долго буду изгаляться я!»,
И после облаков совокупленья
Обильная пошла дождекуляция.
А я стоял, надеялся и мок,
Уже жалел, что конь ушёл педальный.
Я должен был, умел и даже мог.
Любил… Да, нет, глагол то не модальный.
Эй, лошади! (А, может, лошадЯ?)
Гуигнгнмы, иноходцы, зебры, пони!
Быстрей скачите! Я хочу дождя!
(Иль, всё же: «Чуть помедленнее, кони!»?)
Один из вас, наверное, в пальто?
Так киньте мне его – промок, как зайка!
Мне вновь в любовном не везёт лото,
Ведь бросила меня моя хозяйка.
Боливию припомнила опять
И лапу оторвала мне, как Мишке.
И что теперь прикажешь мне сосать?
Пойду-ка лучше собирать я шишки!
Внезапно вспомнил слово «аллилуйя»,
Его в деепричастье перегнавши, я.
О, как аллиловать тебя хочу я,
Когда-то и меня аллиловавшую!
Эй, удалите сердце – боли воз!
Да без наркоза, прямо так, разини!
Я не хочу впадать в каннабиоз,
Мне ваша не нужна веностезия.
Вы скажете: «Опять не повезло?
Так отступись!» Заткнитесь же, догматы!
Залезу в сад, возьму коня, седло
Не трону – чуток сон царя Долмата.
Сквозь горы и леса прорвусь, поверь,
Индейцев и татар всех избегая.
Но только знаешь, я хитрей теперь,
И я не крикну: «Здравствуй, дорогая!»;
В коня залезу – он к тебе придёт.
(Боливию забудь и вспомни Трою)
Я псих, болван и полный идиот –
Тянитолкаем стать хочу с тобою!
Иль, просто, закричав: "Rastafari!",
Забраться в rastaf `чанку, иль тачанку.
Я не Ромео больше, я –Чапай,
Ты ж из Джульетты превратишься в Анку.
Тебя похвалит Марли и меня:
Из пулемёта мы убьём всех белых.
Не помнишь, кстати, как зовут коня?
То ль Имбецилом, то ли Децибелом…
Фашисты! Что ж, любимая, огонь!
Петров и Водкин будут улыбаться.
Неси же нас вперёд, наш красный конь,
Купаться, обниматься, целоваться!
…И вот, я выжил… Позади огонь,
Вода и трубка мира, что из меди.
Неси меня вперёд, мой белый конь,
Я – чёрный рыцарь без прекрасной леди.
Спирт где-то распивает молодёжь,
Впадая так в попсовую нирвану.
Быть вечно молодым? Хочу, ну, что ж.
Но – от тебя, а не от спирта пьяным.
Кому in vino veritas, давно
Тому, наверно, pereat tristitia.
По мне ж – кино, вино и домино
Депрессии – смешная оппозиция.
Скачу по тихим улочкам ночным,
Вдруг вижу: кто-то странный на дороге.
Эй, кто ты? Шестикрылый серафим?
Нет, слава Богу, Дьявол козлоногий.
Не узнаёшь? Мы близнецы с тобой,
Нас, правда, разлучили при рожденьи.
Ну, как дела? Рассказывай, герой!
Вновь небеса сломили ополченье?
Мой брат меня зовёт с собою в ад,
Я Буцефала смело ставлю в стойло.
Что, по одной – и вновь пора назад?
А, может, для коня найдётся пойло?
…В огромном адском казино судьбы
Случайные, как я, играют гости.
Рулетку власти крутят там рабы,
А дураки – ума кидают кости.
Иду в лото любви играть. На кон
Я ставлю деньги, жизнь, карьеру снова.
Неси меня вперёд, мой быстрый конь,
Я – храбрый всадник, правда, безголовый.
…Я убиваю по пути драконов
И мельницы рублю нещадно в клочья,
Чтоб оказаться под твоим балконом.
Желательно, конечно, тёмной ночью.
Ну да, ну да, я буду повторяться,
Но всё ж тебе скажу: "My fair lady".
В твоё пытаюсь сердце достучаться,
Но вновь табличку вижу: «На обеде»
…Педальный конь с крылами, Пегарас,
Домой уж улетел – открыл ведь клетку я.
Зачем теперь Олимп мне и Парнас,
Коль ты не будешь там моей соседкою?
…Народ блудницу привязал к столбу,
Безгрешных долго ждал – никто не вышел.
Придётся, видно, закатать губу,
Ведь умерли давно Христос и Вишез.
А кто из нас безгрешен – ты иль я?
Коль ты – поди же, камень кинь в блудницу.
А я останусь здесь… Пророк Илья
Небесную запряг уж колесницу…
Он выжал газ и отпустил сцепленье,
Сказал: «Эх, долго буду изгаляться я!»,
И после облаков совокупленья
Обильная пошла дождекуляция.
А я стоял, надеялся и мок,
Уже жалел, что конь ушёл педальный.
Я должен был, умел и даже мог.
Любил… Да, нет, глагол то не модальный.
Эй, лошади! (А, может, лошадЯ?)
Гуигнгнмы, иноходцы, зебры, пони!
Быстрей скачите! Я хочу дождя!
(Иль, всё же: «Чуть помедленнее, кони!»?)
Один из вас, наверное, в пальто?
Так киньте мне его – промок, как зайка!
Мне вновь в любовном не везёт лото,
Ведь бросила меня моя хозяйка.
Боливию припомнила опять
И лапу оторвала мне, как Мишке.
И что теперь прикажешь мне сосать?
Пойду-ка лучше собирать я шишки!
Внезапно вспомнил слово «аллилуйя»,
Его в деепричастье перегнавши, я.
О, как аллиловать тебя хочу я,
Когда-то и меня аллиловавшую!
Эй, удалите сердце – боли воз!
Да без наркоза, прямо так, разини!
Я не хочу впадать в каннабиоз,
Мне ваша не нужна веностезия.
Вы скажете: «Опять не повезло?
Так отступись!» Заткнитесь же, догматы!
Залезу в сад, возьму коня, седло
Не трону – чуток сон царя Долмата.
Сквозь горы и леса прорвусь, поверь,
Индейцев и татар всех избегая.
Но только знаешь, я хитрей теперь,
И я не крикну: «Здравствуй, дорогая!»;
В коня залезу – он к тебе придёт.
(Боливию забудь и вспомни Трою)
Я псих, болван и полный идиот –
Тянитолкаем стать хочу с тобою!
Иль, просто, закричав: "Rastafari!",
Забраться в rastaf `чанку, иль тачанку.
Я не Ромео больше, я –Чапай,
Ты ж из Джульетты превратишься в Анку.
Тебя похвалит Марли и меня:
Из пулемёта мы убьём всех белых.
Не помнишь, кстати, как зовут коня?
То ль Имбецилом, то ли Децибелом…
Фашисты! Что ж, любимая, огонь!
Петров и Водкин будут улыбаться.
Неси же нас вперёд, наш красный конь,
Купаться, обниматься, целоваться!
. Нас было много…
Нас было много…очень много,
Но стали в тягость мы Земле.
Старушка попросила Бога
Чуть приуменьшить нас в числе.
Когда природный газ взорвался,
Нам всех не удалось спасти…
Нас миллиард лишь оставался
Из девяти иль десяти.
И мы, наивные китайцы,
Решили Землю заселять.
Мы размножались, словно зайцы,
Но нам не повезло опять.
Кричали громко мы: «Не надо!» –
Не слышал ядерный массив.
Так в нашу жизнь вмешалось НАТО,
До миллиона сократив.
Пожар с чумой всё населенье
Не уничтожили едва.
Видать, кукушка на Биг Бэне
Была не в первый раз права.
Здесь три шестёрки нужно высечь –
В жизнь Дьявол воплотил свой план.
Нас оставалась пара тысяч
Из миллиона англичан…
Землетрясения и сели
Лишить пытались нас всего.
Мы на корабль дружно сели,
Назвав «Титаником» его.
И для чего? – теперь мы спросим.
Ведь даже в море нас нашли.
Осталось нас 138 –
Мы в субмарину перешли…
Ошибок море не прощает,
Но, правда, их ошибок – нам.
Правитель наш вовсю вещает:
«Мы их спасём, я зуб вам дам!»
Не дал… Наверно, очень дорог.
Так наш закончился вояж.
Нас оставалось только сорок…
Прощай, родимый экипаж!
Мы, на дверях рисуя звёзды,
Решили людям помогать.
Нам объявили: «Слишком поздно,
Вас приказали покарать».
Хоть мы пытались отбиваться –
Али-Бабы сильней рука.
Нас оставалось восемнадцать
Из дивной банды сорока…
Че первым был. Но рейнджерс, суки,
Съев рябчика и ананас,
Отрезали поэту руки,
А после принялись за нас.
«Двух – расстрелять, троих – повесить,
Двоих же – в воду, подлецов».
Нас оставалось только десять
Из восемнадцати бойцов…
Один, безумец настоящий,
Поднялся к Солнцу – и упал.
Другой – он был и так пропащий,
А после без вести пропал.
И третья, Анька, облажалась –
Под рельсами искала клад.
Нас только семеро осталось,
А было – десять негритят…
Великолепная семёрка,
С улыбкой оседлав коней
Скакала… Вдруг напали волки,
Нас обглодали до корней.
Друзья, посмертные герои,
Нас, выживших, ужасно злят.
Нас оставалось только трое,
А было – семеро козлят…
Нам стало скучно в этом мире,
И, чтобы не сойти с ума,
Мы из воды вино варили,
Из ваты строили дома.
Один из нас был под конвоем
Избит, оплёван и распят.
Нас оставалось только двое
Из трёх весёлых поросят…
Мы, как Адам и Ева, споро
В Эдемской зажили стране.
Но после яблоко раздора
Упало на голову мне.
И я сказал тогда: «Я – Ньютон,
А ты – свеча. Окончен бал».
И задушил я почему-то
Тебя, ведь как тушить – не знал.
И вот, один я на планете.
Мне хорошо, но всё же, всё ж
Я начинаю верить в йети,
Сам становлюсь на них похож.
Мне не хотелось быть нескромным,
Играть единственную роль;
Достал я «Ремингтон» огромный –
Нас на Земле осталось ноль.
Доставши глину, улыбался
Седой и мудрый чародей.
Слепил горшок, обжечь пытался –
Обжёгся…Вылепил людей.
«Вторая серия, мужайтесь! –
Он заявил, – Show must go on!
Пашите, жните, размножайтесь,
Теперь вам имя – ТРИЛЛИОН!
Нас было много…очень много,
Но стали в тягость мы Земле.
Старушка попросила Бога
Чуть приуменьшить нас в числе.
Когда природный газ взорвался,
Нам всех не удалось спасти…
Нас миллиард лишь оставался
Из девяти иль десяти.
И мы, наивные китайцы,
Решили Землю заселять.
Мы размножались, словно зайцы,
Но нам не повезло опять.
Кричали громко мы: «Не надо!» –
Не слышал ядерный массив.
Так в нашу жизнь вмешалось НАТО,
До миллиона сократив.
Пожар с чумой всё населенье
Не уничтожили едва.
Видать, кукушка на Биг Бэне
Была не в первый раз права.
Здесь три шестёрки нужно высечь –
В жизнь Дьявол воплотил свой план.
Нас оставалась пара тысяч
Из миллиона англичан…
Землетрясения и сели
Лишить пытались нас всего.
Мы на корабль дружно сели,
Назвав «Титаником» его.
И для чего? – теперь мы спросим.
Ведь даже в море нас нашли.
Осталось нас 138 –
Мы в субмарину перешли…
Ошибок море не прощает,
Но, правда, их ошибок – нам.
Правитель наш вовсю вещает:
«Мы их спасём, я зуб вам дам!»
Не дал… Наверно, очень дорог.
Так наш закончился вояж.
Нас оставалось только сорок…
Прощай, родимый экипаж!
Мы, на дверях рисуя звёзды,
Решили людям помогать.
Нам объявили: «Слишком поздно,
Вас приказали покарать».
Хоть мы пытались отбиваться –
Али-Бабы сильней рука.
Нас оставалось восемнадцать
Из дивной банды сорока…
Че первым был. Но рейнджерс, суки,
Съев рябчика и ананас,
Отрезали поэту руки,
А после принялись за нас.
«Двух – расстрелять, троих – повесить,
Двоих же – в воду, подлецов».
Нас оставалось только десять
Из восемнадцати бойцов…
Один, безумец настоящий,
Поднялся к Солнцу – и упал.
Другой – он был и так пропащий,
А после без вести пропал.
И третья, Анька, облажалась –
Под рельсами искала клад.
Нас только семеро осталось,
А было – десять негритят…
Великолепная семёрка,
С улыбкой оседлав коней
Скакала… Вдруг напали волки,
Нас обглодали до корней.
Друзья, посмертные герои,
Нас, выживших, ужасно злят.
Нас оставалось только трое,
А было – семеро козлят…
Нам стало скучно в этом мире,
И, чтобы не сойти с ума,
Мы из воды вино варили,
Из ваты строили дома.
Один из нас был под конвоем
Избит, оплёван и распят.
Нас оставалось только двое
Из трёх весёлых поросят…
Мы, как Адам и Ева, споро
В Эдемской зажили стране.
Но после яблоко раздора
Упало на голову мне.
И я сказал тогда: «Я – Ньютон,
А ты – свеча. Окончен бал».
И задушил я почему-то
Тебя, ведь как тушить – не знал.
И вот, один я на планете.
Мне хорошо, но всё же, всё ж
Я начинаю верить в йети,
Сам становлюсь на них похож.
Мне не хотелось быть нескромным,
Играть единственную роль;
Достал я «Ремингтон» огромный –
Нас на Земле осталось ноль.
Доставши глину, улыбался
Седой и мудрый чародей.
Слепил горшок, обжечь пытался –
Обжёгся…Вылепил людей.
«Вторая серия, мужайтесь! –
Он заявил, – Show must go on!
Пашите, жните, размножайтесь,
Теперь вам имя – ТРИЛЛИОН!
Аневризма
( пародия )
(всем юным, искренне считающим, что они умеют писать стихи, посвящается)
Бродил бродячий пёс под кличкой свойственной Бродяга
Там, где паслись стады прекрасных антилоп,
Трудился в поте лиц и рукава спустя, трудяга,
И деньги жал лопатой жадный жлоб.
О, этот мир, ты так несправедлив!
Повсюду войны, катастрофы, невезенья.
И девушки бросают нас ради других,
И ты, Икар, не избегнёшь паденья.
А я тебя люблю, ты так желанна мною,
И я хочу, чтобы луна на небе, чтобы во поле цветы.
А я тебя люблю, и быть хочу с тобою,
А ты – а ты меня совсем не любишь ты.
Пойду к своим друзьям – одни они меня лишь понимают,
И мы достанем водку, ганджу, план, бутылку водки и, конечно же, бутылочку вина.
И мне друзья мои говорят: «Ну, ничего, братан, не плачь, ведь в этой жизни всё бывает!»
А ты – а ты меня совсем не любишь ни хрена.
И я хочу так целовать твой милый ротик,
Но ты меня предпочитаешь мне ему.
Но я ведь рокер, ну а он же – гадкий гнусный гопник,
А всех бы гопников давно бы надобно в тюрьму.
И я тусуюсь с панками крутыми,
Хожу в косухе и не слушаю попсу.
«Кино», «Металлика», «Алиса», Виктор Цой – о, группы вы мои крутые!
Я ненавижу «Джефро Тул», Боб Марли и Алсу!
А ты не звОнишь уже десять дней,
Мой телефон трещит, как лейтмотив.
Я одеваю свою шапку с надписью на ей,
Одновременно двух стихов я сочинив.
А скоро всем нам будет восемнадцать,
И скоро все мы в армию уйдём.
Но будем, будем мы с родимою землёю целоваться,
Когда мы все потом из армии придём!
И я хочу, чтоб воцарился мир на всей планете,
И чтоб скины убили негров и нерусских,
И чтобы бегали счастливо радостные дети,
Не ведая ни горя, ни несчастья…
Вот бы было круто!
( пародия )
(всем юным, искренне считающим, что они умеют писать стихи, посвящается)
Бродил бродячий пёс под кличкой свойственной Бродяга
Там, где паслись стады прекрасных антилоп,
Трудился в поте лиц и рукава спустя, трудяга,
И деньги жал лопатой жадный жлоб.
О, этот мир, ты так несправедлив!
Повсюду войны, катастрофы, невезенья.
И девушки бросают нас ради других,
И ты, Икар, не избегнёшь паденья.
А я тебя люблю, ты так желанна мною,
И я хочу, чтобы луна на небе, чтобы во поле цветы.
А я тебя люблю, и быть хочу с тобою,
А ты – а ты меня совсем не любишь ты.
Пойду к своим друзьям – одни они меня лишь понимают,
И мы достанем водку, ганджу, план, бутылку водки и, конечно же, бутылочку вина.
И мне друзья мои говорят: «Ну, ничего, братан, не плачь, ведь в этой жизни всё бывает!»
А ты – а ты меня совсем не любишь ни хрена.
И я хочу так целовать твой милый ротик,
Но ты меня предпочитаешь мне ему.
Но я ведь рокер, ну а он же – гадкий гнусный гопник,
А всех бы гопников давно бы надобно в тюрьму.
И я тусуюсь с панками крутыми,
Хожу в косухе и не слушаю попсу.
«Кино», «Металлика», «Алиса», Виктор Цой – о, группы вы мои крутые!
Я ненавижу «Джефро Тул», Боб Марли и Алсу!
А ты не звОнишь уже десять дней,
Мой телефон трещит, как лейтмотив.
Я одеваю свою шапку с надписью на ей,
Одновременно двух стихов я сочинив.
А скоро всем нам будет восемнадцать,
И скоро все мы в армию уйдём.
Но будем, будем мы с родимою землёю целоваться,
Когда мы все потом из армии придём!
И я хочу, чтоб воцарился мир на всей планете,
И чтоб скины убили негров и нерусских,
И чтобы бегали счастливо радостные дети,
Не ведая ни горя, ни несчастья…
Вот бы было круто!
Хитрец
«А ты хитрец!», – сказал пингвин,
И от стыда я спрятался во льдах.
«А ты храбрец!», – промолвил Джинн,
Ведь лампу я потёр не в тех местах.
«Да ты герой!» – воскликнул Зевс,
И расщепил меня он молнией на части.
«Да ты с дырой!» – всплакнул Гефест
И молотом добил меня на счастье.
«А где твой крест?» – спросил Пилат;
Варрава усмехнулся: знает, где.
«Где в смысл въезд?» – спросил солдат;
Ему ответил я: «В Караганде».
«Что, снова бунт?» – спросил матрос
(Я в мясе в сотый раз нашёл червей).
«Тебе капут!» – сказал Портос
И надавал мне к чаю кренделей.
«Кого казнить?» – спросил палач
И отрубил мне левое предплечье.
«Мне долго гнить? – спросил калач,
Я, может, залечу твоё увечье?»
«Ну, я пришёл!» – сказал Кранты,
Но я ему велел остаться с буем:
На горизонте появилась ты,
Меня накрыв безумным поцелуем.
«Подай мне диск!» – кричал ди-джей,
Но я уже бежал куда-то рьяно.
Прощай, о, мир ублюдков и бомжей,
Прощай, Земля, грошовая путана!
«Куда везти? – спросил таксист, –
Вишнёвого ведь нету больше сада».
«Кого спасти?» – спросил буддист,
И я поехал к домику де Сада.
«Привет, Мазох!» – сказал де Сад,
Но мучить почему-то отказался.
Один мазок, и я – Пилат!
(От зависти Дали бы разрыдался).
«А ты хитрец!», – смеялся Джа,
И я за пальму спрятался от смеха.
Ведь он меня, ублюдка и бомжа,
Улыбкой одарил, и мне – потеха.
«А ты хитрец!», – сказал пингвин,
И от стыда я спрятался во льдах.
«А ты храбрец!», – промолвил Джинн,
Ведь лампу я потёр не в тех местах.
«Да ты герой!» – воскликнул Зевс,
И расщепил меня он молнией на части.
«Да ты с дырой!» – всплакнул Гефест
И молотом добил меня на счастье.
«А где твой крест?» – спросил Пилат;
Варрава усмехнулся: знает, где.
«Где в смысл въезд?» – спросил солдат;
Ему ответил я: «В Караганде».
«Что, снова бунт?» – спросил матрос
(Я в мясе в сотый раз нашёл червей).
«Тебе капут!» – сказал Портос
И надавал мне к чаю кренделей.
«Кого казнить?» – спросил палач
И отрубил мне левое предплечье.
«Мне долго гнить? – спросил калач,
Я, может, залечу твоё увечье?»
«Ну, я пришёл!» – сказал Кранты,
Но я ему велел остаться с буем:
На горизонте появилась ты,
Меня накрыв безумным поцелуем.
«Подай мне диск!» – кричал ди-джей,
Но я уже бежал куда-то рьяно.
Прощай, о, мир ублюдков и бомжей,
Прощай, Земля, грошовая путана!
«Куда везти? – спросил таксист, –
Вишнёвого ведь нету больше сада».
«Кого спасти?» – спросил буддист,
И я поехал к домику де Сада.
«Привет, Мазох!» – сказал де Сад,
Но мучить почему-то отказался.
Один мазок, и я – Пилат!
(От зависти Дали бы разрыдался).
«А ты хитрец!», – смеялся Джа,
И я за пальму спрятался от смеха.
Ведь он меня, ублюдка и бомжа,
Улыбкой одарил, и мне – потеха.
Только не в меня
Нормальным пацаном всегда был Толя,
Но раз до содрогания мощей
Влюбился, как дебил, в девчонку Олю,
Спортсменку, комсомолку и ваще.
И, в мыслях заблудившись, словно в квесте
Подросток, тот что чуть смышлёней пня,
Шептала Оля, услыхавши вести:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Под натиском ухаживаний бурных
Сдалась, как федералам дезертир.
Знать, Эрос, мастер дел акупунктурных,
Ещё сердечный не забросил тир.
Вот – в воздухе молекулы экстаза
Витают, ночь же, полную огня
Угробила одна всего лишь фраза:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Растут быстрей чужие консументы
Напитка, коим славен женский бюст.
Своим плати, однако, алименты –
Фемида изрекла через Минюст.
«Ребёночек в тебя пошёл, ей-Богу!» —
Кричала Толе Олина родня.
Он – с сердцем в пятках (оцените йогу):
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Весь мир его ебёт большим борделем,
По радио не слышно ни га-га.
Толян назло маститым троп-моделям
Рифмует «утюга» и «пирога».
«Похож, однако, чем-то на Рабле я –
Понты, грааль… Эх, в мясо, как свинья
Нажрусь же!» Но оно, тихонько блея:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Толян вовсю трезвеет у порога,
В башке гудит любимый Дебюсси.
И он уже почти поверил в Бога,
Что иже там еси на небеси.
Но, на небесном троне восседая,
Как птица счастья, крыльями звеня,
Господь рыдал, Толяна умоляя:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
«Религия! Да, тоже мне потеха!
Удел рабов, убогих и тупиц!
Хочу в столицу Австрии уехать!
Не съезжу сам – свожу хотя бы шприц».
Взяв шприц, как хрен, десницей откровенно,
На трёх китах судьбу свою браня,
Свозил, не слыша, как пищала вена:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Блаженство – уколоться и забыться,
Кубическим путём уйти в астрал.
Шприц из извилин, как из шерсти спица,
В мозгу узоры дивные вязал.
Дурман сознанье наподобье трала
Накрыл, покой и волю полоня.
Но… явственно был слышен вопль астрала:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Вот час прошёл. Его уже не пёрло.
Мир сказочный растаял, словно лёд.
Он бритвой рубанул себя по горлу:
«Да в жопу жизнь такая пусть идёт!»
Но, звук издавши мышцами анала
(До этого молчание храня),
Вдруг жалобно та жопа простонала:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Судьба опять играет злую скерцо:
Дурдом, побег, и, вот, он оцеплён.
Так флегматично снайпер метит в сердце —
Куда тебе, холерик Купидон!
Пока, теряя самообладанье,
Сердечко ныло: «Только не в меня!»,
Толян подвёл итог своим страданьям:
«Какой-то ты, брат Толька, невменя…»
Нормальным пацаном всегда был Толя,
Но раз до содрогания мощей
Влюбился, как дебил, в девчонку Олю,
Спортсменку, комсомолку и ваще.
И, в мыслях заблудившись, словно в квесте
Подросток, тот что чуть смышлёней пня,
Шептала Оля, услыхавши вести:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Под натиском ухаживаний бурных
Сдалась, как федералам дезертир.
Знать, Эрос, мастер дел акупунктурных,
Ещё сердечный не забросил тир.
Вот – в воздухе молекулы экстаза
Витают, ночь же, полную огня
Угробила одна всего лишь фраза:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Растут быстрей чужие консументы
Напитка, коим славен женский бюст.
Своим плати, однако, алименты –
Фемида изрекла через Минюст.
«Ребёночек в тебя пошёл, ей-Богу!» —
Кричала Толе Олина родня.
Он – с сердцем в пятках (оцените йогу):
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Весь мир его ебёт большим борделем,
По радио не слышно ни га-га.
Толян назло маститым троп-моделям
Рифмует «утюга» и «пирога».
«Похож, однако, чем-то на Рабле я –
Понты, грааль… Эх, в мясо, как свинья
Нажрусь же!» Но оно, тихонько блея:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Толян вовсю трезвеет у порога,
В башке гудит любимый Дебюсси.
И он уже почти поверил в Бога,
Что иже там еси на небеси.
Но, на небесном троне восседая,
Как птица счастья, крыльями звеня,
Господь рыдал, Толяна умоляя:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
«Религия! Да, тоже мне потеха!
Удел рабов, убогих и тупиц!
Хочу в столицу Австрии уехать!
Не съезжу сам – свожу хотя бы шприц».
Взяв шприц, как хрен, десницей откровенно,
На трёх китах судьбу свою браня,
Свозил, не слыша, как пищала вена:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Блаженство – уколоться и забыться,
Кубическим путём уйти в астрал.
Шприц из извилин, как из шерсти спица,
В мозгу узоры дивные вязал.
Дурман сознанье наподобье трала
Накрыл, покой и волю полоня.
Но… явственно был слышен вопль астрала:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Вот час прошёл. Его уже не пёрло.
Мир сказочный растаял, словно лёд.
Он бритвой рубанул себя по горлу:
«Да в жопу жизнь такая пусть идёт!»
Но, звук издавши мышцами анала
(До этого молчание храня),
Вдруг жалобно та жопа простонала:
«Нет, только не в меня! Нет, только не в меня!»
Судьба опять играет злую скерцо:
Дурдом, побег, и, вот, он оцеплён.
Так флегматично снайпер метит в сердце —
Куда тебе, холерик Купидон!
Пока, теряя самообладанье,
Сердечко ныло: «Только не в меня!»,
Толян подвёл итог своим страданьям:
«Какой-то ты, брат Толька, невменя…»
Диджейская задорная
Кто на Ибицу хотел махнуть на лето,
А кого-то тихо Швеция манила.
«Только небо в голубых глазах поэта…»
А в моих – танцпол, ведь я – поэт винила.
Из винила я леплю вам настроенье,
Как Господь Адама с Евою из глины.
И колбАсятся бакланы и пельмени,
Только нет а моей крови адреналина…
Я – плохой танцор. Зато – от Фаберже я,
И поэтому – такая распальцовка:
Ну-ка, пипл, быстро слушаться ди-джея!
Как у вас там говорится? «Рвись, тусовка!»
Я – Господь сего вселенского угара.
Я же – Дьявол сей обители порока.
Эх, пошёл бы, лучше, что ли, в кочегары!
Там, глядишь, давно бы стал звездою рока…
Кто на Ибицу хотел махнуть на лето,
А кого-то тихо Швеция манила.
«Только небо в голубых глазах поэта…»
А в моих – танцпол, ведь я – поэт винила.
Из винила я леплю вам настроенье,
Как Господь Адама с Евою из глины.
И колбАсятся бакланы и пельмени,
Только нет а моей крови адреналина…
Я – плохой танцор. Зато – от Фаберже я,
И поэтому – такая распальцовка:
Ну-ка, пипл, быстро слушаться ди-джея!
Как у вас там говорится? «Рвись, тусовка!»
Я – Господь сего вселенского угара.
Я же – Дьявол сей обители порока.
Эх, пошёл бы, лучше, что ли, в кочегары!
Там, глядишь, давно бы стал звездою рока…
Ванильное небо
Может, даже это было не со мной,
Просто мозг мой расшалился головной.
Он зашёл, пока я спал, на порно-ру,
И скачал сию чудесную игру.
Может, даже это было не во сне,
Ну, а если и приснилось, то не мне.
Солнце в речке растворялось, как UPSA,
И ванилью сладко пахли небеса.
И я памяти кричал: рвани, ласкай!
Я хочу, чтоб навсегда – Vanilla Sky!
Если мозгу не обрежут провода,
Я останусь в этом мире навсегда.
Дивный мир, что так меня очаровал,
Где художник, что тебя нарисовал?
Как зовут его – Анри иль Казимир?
Решено – я не покину этот мир.
Только слышу в сотый раз я дикий вой –
Мир людей опять прислал за мной конвой.
Ухожу… но, только, можно, я в суму
Хоть кусочек мира этого возьму?
Взял, и что же? Как какой-то нелегал
Я потел, бледнел, таможенникам лгал.
На границе двух миров порядка нет,
И таможня не дала зелёный свет.
Я одиннадцать холстов испачкал зря –
Этот мир изобразить пытался я.
Но опять не получается ваниль –
Видно, легче рисовать дерьмо и гниль.
Я изгрыз коробок шесть карандашей
(Для бухгалтера свалю всё на мышей).
Я глумлюсь над поэтическим пером.
В прошлой жизни я, наверно, был бобром.
В позапрошлой же я, помнится, босой
Пил амброзию, умыв лицо росой.
А ещё одну провёл я в кабаках,
Веймар с Лейпцигом оставив в дураках.
А в одной создал чудеснейший пиар
Я себе, назвав фонтаном писсуар.
И Париж, Варшава, Лондон и Брюссель
Мне кричали: «Восхитительно, Марсель!»
Так живу я, теша много тысяч лет
Труппу сердца – буйный кардиобалет.
Мой провайдер – может, эльф, а, может, тролль,
Подарил мне на бессмертие пароль.
И, пока мне не нажали на Reset,
Собирать стихи я буду из газет.
И, пока не полный Control-Alt-Delete,
Сердце, двести сорок пятое, болит.
Много жизней у меня, а я – один.
Где-то – трезвенник и верный семьянин,
В чём-то – нарик, вор, алкаш и голубой.
Что скрывать – мне по душе в программе сбой.
Эй, давай повеселимся, друг Верлен!
Языком хочу ласкать твой дивный член!
Вам, вояки, быть поэтами слабо,
Значит, Рэмбо хер сосёт, а не Рембо!
Я ж, мачете стихотворное достав,
Накошу им кубометры дивных трав.
Тропы новые с восторгом прорублю.
Жизнь! Трёхсотая! Ты знаешь, я люблю
И тебя, и предыдущие, и те,
Что пока что предо мною в темноте.
Мой провайдер – может, Дьявол, может, Бог,
Мне с паролем исключительно помог.
И, пока мне не нажали на Reset,
Я на стенах буду ставить букву Z,
И, пока не стёрли память мне с винта,
Я воскликну громогласно: «От винта!»
И, из валенок собравши самолёт,
Превращу в ваниль небес холодный лёд.
Жаль, что в мыслях о штанах и колбасе
Увидать мою ваниль не смогут все…
Может, даже это было не со мной,
Просто мозг собрал все жизни, словно Ной.
Всех спасая, утонуть рискует сам.
Но плывёт, плывёт к ванильным небесам.
И, пока ещё не кончился потоп,
Между кистью и пером я встану, чтоб
Загадать: меня почаще привлекай
К службе в армии чудес, Vanilla Sky…
Может, даже это было не со мной,
Просто мозг мой расшалился головной.
Он зашёл, пока я спал, на порно-ру,
И скачал сию чудесную игру.
Может, даже это было не во сне,
Ну, а если и приснилось, то не мне.
Солнце в речке растворялось, как UPSA,
И ванилью сладко пахли небеса.
И я памяти кричал: рвани, ласкай!
Я хочу, чтоб навсегда – Vanilla Sky!
Если мозгу не обрежут провода,
Я останусь в этом мире навсегда.
Дивный мир, что так меня очаровал,
Где художник, что тебя нарисовал?
Как зовут его – Анри иль Казимир?
Решено – я не покину этот мир.
Только слышу в сотый раз я дикий вой –
Мир людей опять прислал за мной конвой.
Ухожу… но, только, можно, я в суму
Хоть кусочек мира этого возьму?
Взял, и что же? Как какой-то нелегал
Я потел, бледнел, таможенникам лгал.
На границе двух миров порядка нет,
И таможня не дала зелёный свет.
Я одиннадцать холстов испачкал зря –
Этот мир изобразить пытался я.
Но опять не получается ваниль –
Видно, легче рисовать дерьмо и гниль.
Я изгрыз коробок шесть карандашей
(Для бухгалтера свалю всё на мышей).
Я глумлюсь над поэтическим пером.
В прошлой жизни я, наверно, был бобром.
В позапрошлой же я, помнится, босой
Пил амброзию, умыв лицо росой.
А ещё одну провёл я в кабаках,
Веймар с Лейпцигом оставив в дураках.
А в одной создал чудеснейший пиар
Я себе, назвав фонтаном писсуар.
И Париж, Варшава, Лондон и Брюссель
Мне кричали: «Восхитительно, Марсель!»
Так живу я, теша много тысяч лет
Труппу сердца – буйный кардиобалет.
Мой провайдер – может, эльф, а, может, тролль,
Подарил мне на бессмертие пароль.
И, пока мне не нажали на Reset,
Собирать стихи я буду из газет.
И, пока не полный Control-Alt-Delete,
Сердце, двести сорок пятое, болит.
Много жизней у меня, а я – один.
Где-то – трезвенник и верный семьянин,
В чём-то – нарик, вор, алкаш и голубой.
Что скрывать – мне по душе в программе сбой.
Эй, давай повеселимся, друг Верлен!
Языком хочу ласкать твой дивный член!
Вам, вояки, быть поэтами слабо,
Значит, Рэмбо хер сосёт, а не Рембо!
Я ж, мачете стихотворное достав,
Накошу им кубометры дивных трав.
Тропы новые с восторгом прорублю.
Жизнь! Трёхсотая! Ты знаешь, я люблю
И тебя, и предыдущие, и те,
Что пока что предо мною в темноте.
Мой провайдер – может, Дьявол, может, Бог,
Мне с паролем исключительно помог.
И, пока мне не нажали на Reset,
Я на стенах буду ставить букву Z,
И, пока не стёрли память мне с винта,
Я воскликну громогласно: «От винта!»
И, из валенок собравши самолёт,
Превращу в ваниль небес холодный лёд.
Жаль, что в мыслях о штанах и колбасе
Увидать мою ваниль не смогут все…
Может, даже это было не со мной,
Просто мозг собрал все жизни, словно Ной.
Всех спасая, утонуть рискует сам.
Но плывёт, плывёт к ванильным небесам.
И, пока ещё не кончился потоп,
Между кистью и пером я встану, чтоб
Загадать: меня почаще привлекай
К службе в армии чудес, Vanilla Sky…
Руки.
Алексей учил уроки. У него в чернилах щёки,
У него на шее вакса, у него под носом клякса,
У него такие брюки, что сбежали даже руки.
Даже руки, даже руки убежали от него.
Ах, вы, суки, вот ведь суки, суки – все до одного!
Как Гевара-команданте, грешник из поэмы Данте,
Как Милосская Венера, как парижская фанера
Алексей сидит и плачет. Ах, какая незадача!
« Ну где же ручки, ну где же мои ручки,
Вернитесь ко мне, ручки, и будет хорошо!»
Алексей сидит, не пишет. Гобелен лежит, не вышит,
Не закончен холодильник, не смонтирован будильник,
Алексей не пылесосит и армрестлинга не просит.
Он сидит и горько плачет: «Руки – сколько это значит!»
Тут зайчиха выходила, Алексею говорила:
«Стыдно, Лёшенька, реветь, ты не заяц, не медведь,
Ты не плюшевый тигрёнок, не пластмассовый котёнок,
Не конструктор «Лего-го», не лошадка-иго-го,
Ты не ноты и не гусли, ты не соты и не мюсли,
Не асфальт и не валет. Руки – это ж не минет.
Алексей же отвечает: «Кто в руках души не чает,
Тот не может жить без них. Я не Байрон и не псих,
Просто руки я хочу!» «Что ж, мой друг, иди к врачу.
Добрый доктор Айболит в скрытой камере сидит.
Он вчера мне через жопу удалил аппендицит.
Он пришьёт такие руки – что ни день, то закорюки.
Сможешь ими ты жонглировать,
Сможешь ими ты сэмплировать,
В небе звёздочки взрывать, в поле шишки собирать,
Словно зайка на лужайке кувыркаться и скакать.
У него протезы есть – что не можно глаз отвесть.
У него есть костыли, у него есть бутыли…»
Алексей же отвечает: «Руки мне нужны мои!»
«Что ж, смогу тебе помочь! Родила сегодня в ночь
Не мыслЮ я, не идею, а бредовую затею:
К Мойдодыру ты сходи, свои руки отмуди,
Чтобы жадный Мойдодыр по ночам не пил чифир».
И встал Лексей, зарычал Лексей,
К Мойдодыру тогда побежал Лексей.
« Ой, не Гуфи ты, да не Дональд Дак,
Да не будем играть в почемученьки.
Ой, ты, гой-еси, Мойдодыр-мудак,
Отдавай-ка взад мои рученьки!»
Мойдодыр сопротивлялся – в Алексея он плевался,
Начал он его кусать, обнимать и целовать.
Алексей же был вандал – Мойдодыру наподдал.
Мойдодыр перевернулся, спотыкнулся, облизнулся,
Захрапел, осточертел, перемазался, поел,
Расшумелся, разыгрался, распоясался,… сломался!
Лёша глядь – к нему ручонки, шаловливые девчонки,
Как на исповедь бегут: «Здравствуй, Лёшенька, мы тут!»
«Ну, здоров, мои ручища! Щас делов устрою тыщу!!!»
Так сказал наш Алексей и устроил сейшн сей:
Он ограбил два киоска, он евреям срезал пейсы,
Поменял местами мозги у Киркорова и Гейтса,
Старика седого в ухо восемь раз отпидарасил,
Он процентщицу-старуху замочил – и восвояси.
Я знаю, будут муки, и людям их не счесть,
Когда такие руки у Алексея есть!
Алексей учил уроки. У него в чернилах щёки,
У него на шее вакса, у него под носом клякса,
У него такие брюки, что сбежали даже руки.
Даже руки, даже руки убежали от него.
Ах, вы, суки, вот ведь суки, суки – все до одного!
Как Гевара-команданте, грешник из поэмы Данте,
Как Милосская Венера, как парижская фанера
Алексей сидит и плачет. Ах, какая незадача!
« Ну где же ручки, ну где же мои ручки,
Вернитесь ко мне, ручки, и будет хорошо!»
Алексей сидит, не пишет. Гобелен лежит, не вышит,
Не закончен холодильник, не смонтирован будильник,
Алексей не пылесосит и армрестлинга не просит.
Он сидит и горько плачет: «Руки – сколько это значит!»
Тут зайчиха выходила, Алексею говорила:
«Стыдно, Лёшенька, реветь, ты не заяц, не медведь,
Ты не плюшевый тигрёнок, не пластмассовый котёнок,
Не конструктор «Лего-го», не лошадка-иго-го,
Ты не ноты и не гусли, ты не соты и не мюсли,
Не асфальт и не валет. Руки – это ж не минет.
Алексей же отвечает: «Кто в руках души не чает,
Тот не может жить без них. Я не Байрон и не псих,
Просто руки я хочу!» «Что ж, мой друг, иди к врачу.
Добрый доктор Айболит в скрытой камере сидит.
Он вчера мне через жопу удалил аппендицит.
Он пришьёт такие руки – что ни день, то закорюки.
Сможешь ими ты жонглировать,
Сможешь ими ты сэмплировать,
В небе звёздочки взрывать, в поле шишки собирать,
Словно зайка на лужайке кувыркаться и скакать.
У него протезы есть – что не можно глаз отвесть.
У него есть костыли, у него есть бутыли…»
Алексей же отвечает: «Руки мне нужны мои!»
«Что ж, смогу тебе помочь! Родила сегодня в ночь
Не мыслЮ я, не идею, а бредовую затею:
К Мойдодыру ты сходи, свои руки отмуди,
Чтобы жадный Мойдодыр по ночам не пил чифир».
И встал Лексей, зарычал Лексей,
К Мойдодыру тогда побежал Лексей.
« Ой, не Гуфи ты, да не Дональд Дак,
Да не будем играть в почемученьки.
Ой, ты, гой-еси, Мойдодыр-мудак,
Отдавай-ка взад мои рученьки!»
Мойдодыр сопротивлялся – в Алексея он плевался,
Начал он его кусать, обнимать и целовать.
Алексей же был вандал – Мойдодыру наподдал.
Мойдодыр перевернулся, спотыкнулся, облизнулся,
Захрапел, осточертел, перемазался, поел,
Расшумелся, разыгрался, распоясался,… сломался!
Лёша глядь – к нему ручонки, шаловливые девчонки,
Как на исповедь бегут: «Здравствуй, Лёшенька, мы тут!»
«Ну, здоров, мои ручища! Щас делов устрою тыщу!!!»
Так сказал наш Алексей и устроил сейшн сей:
Он ограбил два киоска, он евреям срезал пейсы,
Поменял местами мозги у Киркорова и Гейтса,
Старика седого в ухо восемь раз отпидарасил,
Он процентщицу-старуху замочил – и восвояси.
Я знаю, будут муки, и людям их не счесть,
Когда такие руки у Алексея есть!
Романтик
Палач и жертва, словно Минотавр на Крите,
Ты ждёшь, когда же посетит поэта муза.
Но – нет её, а есть – они, поэтому – за.
Решаешь ты: сегодня нужно съездить к Рите.
Таким, как ты, любое море по колено.
Другой утонет, ты ж успеешь и покакать.
Куда-то снова убегаешь ты… «Пока, Кать!
Я – к Лене» Но, через неделю: «Пока, Лена!»
Ты на людей взираешь с личного Парнаса
И пьёшь нектар, по сути дела, ром античный.
И ты такой же, как и прежде, романтичный,
Ты ожидаешь: может, выпустит пар NASA?
Вставляешь в зубы надоевший горький «Космос»,
А в уши – старый и раздолбанный «Романтик»…
Ты хочешь "Lucky" и "Hitachi" ? Эх, романтик!
А, может, с кем-то улететь ты хочешь в космос?
К блондинке ты голубоглазой прибегаешь,
Но – нет любви, она приходит не к романтику.
Тогда свою ты открываешь «Некромантику»,
К запретной магии, плутишка, прибегаешь.
А у любви той нет надежд на воскресенье,
И, облачившись в субрубашку и субботы,
Ты срок от пятницы мотаешь до субботы,
А от субботы – так и быть, до воскресенья.
Ты – самый яркий представитель субкультуры,
И, вдаль со сцены посылая громко лысых,
Глупец, мечтаешь о Джульеттах и Алисах,
Чтоб с ними кушать пресловутый суп культуры.
Ты говоришь, что не как ты другие люди,
На путь на истинный их вечно наставляешь,
А между тем ты новых палок навставляешь
В колёса Тане, Гале, Свете, Вере, Люде.
Везёшь с собой Марин, Наташ, Маш, Даш, Вик тюк.
Шотландец бравый… каталонец… нет, романец!
Очередной твой завершается романец…
Да о тебе поставил пьесу бы… Виктюк?
Нет, для него твои страдания – угроза,
А, значит, крикнешь ты ему: «Роман, тикай!»
Ты недоволен уже сам своей романтикой,
И дух мятежный объявляешь свой в угрозыск.
Маркиз де Сад, а, может быть, Мазох-Захер.
Придёт весна – влиянья нет сильней на личность.
И ты, балбес, опять потратишь всю наличность;
Ты букву «аз» давно сменил на букву «хер».
Ты не считаешь ножек, попок, тел и пузиков,
Ты утонул в них, и кричишь из пыли: «SOS!»
Но мы-то знаем – ты умён, как пылесос.
И почему же ты не свергнешь Телепузиков?
И нервный вновь приобретает твой роман тик;
Безумец, ставишь Оле Лео, надо – "ELO".
И всё тебе уже порядком надоело…
Иди за Солнцем и влюбись в него, романтик!
Палач и жертва, словно Минотавр на Крите,
Ты ждёшь, когда же посетит поэта муза.
Но – нет её, а есть – они, поэтому – за.
Решаешь ты: сегодня нужно съездить к Рите.
Таким, как ты, любое море по колено.
Другой утонет, ты ж успеешь и покакать.
Куда-то снова убегаешь ты… «Пока, Кать!
Я – к Лене» Но, через неделю: «Пока, Лена!»
Ты на людей взираешь с личного Парнаса
И пьёшь нектар, по сути дела, ром античный.
И ты такой же, как и прежде, романтичный,
Ты ожидаешь: может, выпустит пар NASA?
Вставляешь в зубы надоевший горький «Космос»,
А в уши – старый и раздолбанный «Романтик»…
Ты хочешь "Lucky" и "Hitachi" ? Эх, романтик!
А, может, с кем-то улететь ты хочешь в космос?
К блондинке ты голубоглазой прибегаешь,
Но – нет любви, она приходит не к романтику.
Тогда свою ты открываешь «Некромантику»,
К запретной магии, плутишка, прибегаешь.
А у любви той нет надежд на воскресенье,
И, облачившись в субрубашку и субботы,
Ты срок от пятницы мотаешь до субботы,
А от субботы – так и быть, до воскресенья.
Ты – самый яркий представитель субкультуры,
И, вдаль со сцены посылая громко лысых,
Глупец, мечтаешь о Джульеттах и Алисах,
Чтоб с ними кушать пресловутый суп культуры.
Ты говоришь, что не как ты другие люди,
На путь на истинный их вечно наставляешь,
А между тем ты новых палок навставляешь
В колёса Тане, Гале, Свете, Вере, Люде.
Везёшь с собой Марин, Наташ, Маш, Даш, Вик тюк.
Шотландец бравый… каталонец… нет, романец!
Очередной твой завершается романец…
Да о тебе поставил пьесу бы… Виктюк?
Нет, для него твои страдания – угроза,
А, значит, крикнешь ты ему: «Роман, тикай!»
Ты недоволен уже сам своей романтикой,
И дух мятежный объявляешь свой в угрозыск.
Маркиз де Сад, а, может быть, Мазох-Захер.
Придёт весна – влиянья нет сильней на личность.
И ты, балбес, опять потратишь всю наличность;
Ты букву «аз» давно сменил на букву «хер».
Ты не считаешь ножек, попок, тел и пузиков,
Ты утонул в них, и кричишь из пыли: «SOS!»
Но мы-то знаем – ты умён, как пылесос.
И почему же ты не свергнешь Телепузиков?
И нервный вновь приобретает твой роман тик;
Безумец, ставишь Оле Лео, надо – "ELO".
И всё тебе уже порядком надоело…
Иди за Солнцем и влюбись в него, романтик!
Non-line
В портянках ноги запрели,
В фуфайке вошка роится.
Своим двадцатым апреля
Достанут, видимо, фрицы.
Мечтаю я – не иначе,
Когда же снова надену
Свои носки от Версаче
И свой пиджак от Кардена.
В газету я забиваю…
Махорку, это не Кингстон.
Курю, тебя вспоминаю,
Премьер по имени Winston.
Уже недолго сражаться,
Уж скоро кончатся беды.
Каких-то там – девятнадцать
Всего лишь дней до Победы.
На фронте, как на вокзале
Я хлебом – солью встречаю
День- поезд. Пять показали
Часы… О, время для чая!
Я в ржавой банке консервной
Его неспешно согрею…
Какой-то я очень нервный;
Настало время «Эрл Грея».
Уйду в себя по-английски,
Над Ливерпуля лугами
Лечу… Пил, вроде, не виски,
Откуда черти с рогами?
Неслось в башке моей: «до», «ре»,
За ними вечное «ми», «фа»…
О, горе, враг, тебе, горе,
Убийца сладкого мифа!
Давно сменила уж «соль» «фа»,
Но оборвал моё «ля» - «си»
Не чёрт – приспешник Адольфа.
Эй, уходи восвояси!
От чаепития лорда
Отвлечь? Да это чревато!
Хотел набить ему морду
Но просто кинул гранату.
Конец бесславный фашиста
Узнать бы надо невесте.
Знать, километров за триста
Пошлют заветный «груз-двести».
Недолго длилась отрада,
В минор уехал мой капо –
Спешит отмстить за камрада
Составом полным гестапо.
Свиньёй построившись дикой,
Они на нас наступали.
Мы тоже шиты не лыком –
Мы ход конём предприняли.
Смешались свиньи и кони.
Брутальным стал – Netto war ich.
Даёшь мундиры в беконе!
Да, конь свинье не товарищ!
В жару, и в дождь, и в морозы
В кровавой варятся каше
Их – красно-бела роза
И красно-синяя – наша.
По нам давно и отрадно
Ревут тюремные робы.
А судьи кто? Ну, да ладно,
Ведь мы же не гомофобы.
А ну-ка, врежь ему, Гиви,
Пусть этих бритых орава.
Давай, мой друг, на сациви
Пусти скорей ультраправых!
Души подтяжками ультрас,
Срывай железо с ботинок!
У нас есть тоже свой культ рас,
И – хватит трогать наш рынок!
…Ра освещал поле брани,
ОМОН подкрался заметно.
В стакан, где стёрты все грани
Мы сели. И – по сто лет нам
Теперь уж светит, наверно,
Но ты, любимая, помни,
Что не меня ждёт инферно –
Алёшка первый перо мне
Подставил, падла, к запястью
И больно двинул по венам.
Второе я – это счастье,
Вот только в городе энном,
Где распрощался я с роком,
Где дует с севера бриз твой,
Не смыть пожизненным сроком
Попытку самоубийства.
На стул меня усадили.
Играет главную роль там
Ток. Но – его отключили:
Шалят Чубайс с Мегавольтом.
И гильотина безбожно
Упав на шею, сломалась.
И кто-то вдруг осторожно
«Распять» промовил. Смеркалось…
А по утру на Голгофе
Мне что-то не распиналось.
Без сигареты и кофе
Мне утро хмурым казалось.
Народ, толпившийся роем
Алкал кровавую party.
Раздетым двинутым строем
Четвёрка шла на распятье.
Те, двое – тоже бандиты,
Один – тот, вроде, философ.
Так мудро шепчет «Иди ты»
Он на любой из вопросов.
Он сразу мне приглянулся,
Хоть и похож на икону.
И я слегка улыбнулся,
Когда узнал: по закону
Один быть должен отпущен.
Троих же пустят на мясо.
А после в райские кущи
Иль в ад они устремятся.
О, как Всевышнего я звал
Чтоб пощадили Иисуса!
Но в страхе чувствовал: язвы
Сейчас опять обоссутся
В кишечник или желудок.
И вот – кровавая лужа
Толпой бульдогов из будок
Уже стремится наружу.
Народ воскликнул: «Стигматы!
Святой! Варраву на волю!»
Но – слышен голос Пилата:
«Да, нет, ребята, он болен.
Его ужасные язвы –
Они стигматов похлеще.
Да вы не видите разве
Как кровь безудержно хлещет?
Рот – словно жерло вулкана,
Желудок – бешеный кратер.
Рыгают лавою раны!»
И продолжал прокуратор,
Латынь мешая с ивритом:
«К тому же врач сообщил мне,
Что болен он простатитом».
Народ в неистовом гимне
Кричал: «На волю Варраву!»
Многоголовым драконом.
Пилат: «Помыслите здраво!»
Но – всё в согласьи с законом.
Простить прошу я, Сын Божий,
Меня, больного буржуя.
Что ж, коль не вышел я рожей,
То из игры выхожу я.
…Народ, спустившийся с горки,
Вернулся к детям и жёнам.
Ты знаешь, в этой четвёрке
Я был, наверное, Джоном.
Я первым выбыл… Составишь,
Друг Харристос, мне компанью?
Ведь ты меня не оставишь,
Не облечёшь на страданья?
Вот так распалась навечно
Четвёрка из Ливерпуля…
Закон, ты dura, конечно,
Ещё дурнее, чем пуля.
Закон дурацкого штата,
Закон уродского графства…
Прости – больная простата,
Простата – хуже варравства.
Куда – домой? С этим грузом?
Да он креста тяжелее.
На корм пойти бы медузам,
Да нет – потом пожалею.
От глаз дневных бы укрыться…
Приди скорей, полнолунье!
Иду топить – не топиться –
Тоску в ближайшем салуне.
Я знаю, будет как прежде –
Войду походкой героя
Я в грязной, рваной одежде.
И – засмеются ковбои.
Споткнусь, подобно корове,
И на полу распластаюсь.
Нос выдаст партию крови –
Я так с паркетом братаюсь.
До стойки доковыляю –
Бармен нальёт мне спиртного,
Но я стакан не поймаю.
И чья-то пуля второго
Меня лишит… из кармана
Последний доллар, дражайший,
Дырявый, мятый достану
Своей рукою дрожащей.
И, как ворона от пугал,
От всех шатаясь сутуло,
Забьюсь куда-нибудь в угол,
Привычно сев мимо стула.
Отнимет кто-то сосиски,
Схвачу по кумполу в драке,
И вновь удастся в мой виски
Свой хрен засунуть макаке.
Мне надоели разборки –
Я удалюсь без скандала.
Спиной ударюсь о створки…
О, как всё это достало!
На небе хмурые тучи –
Знать, заболею ангиной.
Я Джо, ковбой невезучий.
Всё, этим утром я сгину.
Я ускачу на рассвете.
Назад, в Техас я – ни шагу.
А в спину северный ветер,
Плевки, кинжал и люмбаго.
Давай, скачи, мой каурый,
Быстрее пули в нагане!
За тою тучею хмурой
Вовсю гуляют цыгане.
Да, я скитался немало…
Судьба – насмешница злая.
Я крикну: «Здрасьте, ромалы!»
В ответ: «Привет Будулаю!»
Меня затрахало кантри,
Хочу послушать романсы!
На шею брошусь Кассандре
И закружу её в танце.
Итак, я счастлив. О, Боже!
А был ли счастлив я до? Не…
Но… что гадалку тревожит?
«Эй, покажи мне ладони!»
И, словно кровь из аорты,
Фонтаном вопль раздаётся:
«Смотри, все линии стёрты!
И даже линия Солнца…»
А ночью из автоматов
Был табор кем-то расстрелян.
Я вспомнил тысячу матов:
О, почему мне не велен
Покой судьбою и Богом?!
Лучше б они были живы!
Иду бродить по дорогам.
По курсу, видимо, Фивы.
Да, мне загадка знакома,
Но не признаюсь я Сфинксу.
Души меня, как саркома,
Ты лентой с записью INXS!
Давай же, драная кошка!
Смерть посредине бархана…
Красиво даже немножко.
Но тут она бездыханно
К моим ногам повалилась,
Уже не в силах бороться
Со мной и с тем что случилось
Со мною… жалко уродца!
Я, словно живчик в гандоне
В судьбы запаян конверте.
Мои смешные ладони…
Здесь нету линии смерти!
А также линия жизни
Здесь не присутствует боле,
Любви (к тебе и Отчизне,
Футбольным выкрикам "Оле"),
Ума, таланта… о, Боже!
Вы, словно острые клинья
Торчали раньше. И что же?
Здесь больше нет этих линий!
А что там с линией счастья?
Быть может, что-то осталось?
Нет, хрен мне. Хрен мне? Ну, здрасьте!
Быть может, самую фаллость…
Я исцарапаю руки –
Себя, надеюсь, спасу я.
О, мне теперь не до скуки –
Себе судьбу я рисую.
Я снова вспомню все маты,
Как ночью двадцать шестого.
А кто-то скажет: стигматы.
Нашли, придурки, святого!
Пусть заживут мои раны,
На них лишь только подую,
Ну, а пока чрез барханы
Куда-то тихо иду я.
Босые ноги не преют,
В тунике вошь не роится.
А Солнце всё ещё греет –
Быть может, что-то случится.
Моя судьба эфемерна,
Но ты, любимая, помни –
Меня дождётся инферно,
Лишь стоит склеить перо мне…
В портянках ноги запрели,
В фуфайке вошка роится.
Своим двадцатым апреля
Достанут, видимо, фрицы.
Мечтаю я – не иначе,
Когда же снова надену
Свои носки от Версаче
И свой пиджак от Кардена.
В газету я забиваю…
Махорку, это не Кингстон.
Курю, тебя вспоминаю,
Премьер по имени Winston.
Уже недолго сражаться,
Уж скоро кончатся беды.
Каких-то там – девятнадцать
Всего лишь дней до Победы.
На фронте, как на вокзале
Я хлебом – солью встречаю
День- поезд. Пять показали
Часы… О, время для чая!
Я в ржавой банке консервной
Его неспешно согрею…
Какой-то я очень нервный;
Настало время «Эрл Грея».
Уйду в себя по-английски,
Над Ливерпуля лугами
Лечу… Пил, вроде, не виски,
Откуда черти с рогами?
Неслось в башке моей: «до», «ре»,
За ними вечное «ми», «фа»…
О, горе, враг, тебе, горе,
Убийца сладкого мифа!
Давно сменила уж «соль» «фа»,
Но оборвал моё «ля» - «си»
Не чёрт – приспешник Адольфа.
Эй, уходи восвояси!
От чаепития лорда
Отвлечь? Да это чревато!
Хотел набить ему морду
Но просто кинул гранату.
Конец бесславный фашиста
Узнать бы надо невесте.
Знать, километров за триста
Пошлют заветный «груз-двести».
Недолго длилась отрада,
В минор уехал мой капо –
Спешит отмстить за камрада
Составом полным гестапо.
Свиньёй построившись дикой,
Они на нас наступали.
Мы тоже шиты не лыком –
Мы ход конём предприняли.
Смешались свиньи и кони.
Брутальным стал – Netto war ich.
Даёшь мундиры в беконе!
Да, конь свинье не товарищ!
В жару, и в дождь, и в морозы
В кровавой варятся каше
Их – красно-бела роза
И красно-синяя – наша.
По нам давно и отрадно
Ревут тюремные робы.
А судьи кто? Ну, да ладно,
Ведь мы же не гомофобы.
А ну-ка, врежь ему, Гиви,
Пусть этих бритых орава.
Давай, мой друг, на сациви
Пусти скорей ультраправых!
Души подтяжками ультрас,
Срывай железо с ботинок!
У нас есть тоже свой культ рас,
И – хватит трогать наш рынок!
…Ра освещал поле брани,
ОМОН подкрался заметно.
В стакан, где стёрты все грани
Мы сели. И – по сто лет нам
Теперь уж светит, наверно,
Но ты, любимая, помни,
Что не меня ждёт инферно –
Алёшка первый перо мне
Подставил, падла, к запястью
И больно двинул по венам.
Второе я – это счастье,
Вот только в городе энном,
Где распрощался я с роком,
Где дует с севера бриз твой,
Не смыть пожизненным сроком
Попытку самоубийства.
На стул меня усадили.
Играет главную роль там
Ток. Но – его отключили:
Шалят Чубайс с Мегавольтом.
И гильотина безбожно
Упав на шею, сломалась.
И кто-то вдруг осторожно
«Распять» промовил. Смеркалось…
А по утру на Голгофе
Мне что-то не распиналось.
Без сигареты и кофе
Мне утро хмурым казалось.
Народ, толпившийся роем
Алкал кровавую party.
Раздетым двинутым строем
Четвёрка шла на распятье.
Те, двое – тоже бандиты,
Один – тот, вроде, философ.
Так мудро шепчет «Иди ты»
Он на любой из вопросов.
Он сразу мне приглянулся,
Хоть и похож на икону.
И я слегка улыбнулся,
Когда узнал: по закону
Один быть должен отпущен.
Троих же пустят на мясо.
А после в райские кущи
Иль в ад они устремятся.
О, как Всевышнего я звал
Чтоб пощадили Иисуса!
Но в страхе чувствовал: язвы
Сейчас опять обоссутся
В кишечник или желудок.
И вот – кровавая лужа
Толпой бульдогов из будок
Уже стремится наружу.
Народ воскликнул: «Стигматы!
Святой! Варраву на волю!»
Но – слышен голос Пилата:
«Да, нет, ребята, он болен.
Его ужасные язвы –
Они стигматов похлеще.
Да вы не видите разве
Как кровь безудержно хлещет?
Рот – словно жерло вулкана,
Желудок – бешеный кратер.
Рыгают лавою раны!»
И продолжал прокуратор,
Латынь мешая с ивритом:
«К тому же врач сообщил мне,
Что болен он простатитом».
Народ в неистовом гимне
Кричал: «На волю Варраву!»
Многоголовым драконом.
Пилат: «Помыслите здраво!»
Но – всё в согласьи с законом.
Простить прошу я, Сын Божий,
Меня, больного буржуя.
Что ж, коль не вышел я рожей,
То из игры выхожу я.
…Народ, спустившийся с горки,
Вернулся к детям и жёнам.
Ты знаешь, в этой четвёрке
Я был, наверное, Джоном.
Я первым выбыл… Составишь,
Друг Харристос, мне компанью?
Ведь ты меня не оставишь,
Не облечёшь на страданья?
Вот так распалась навечно
Четвёрка из Ливерпуля…
Закон, ты dura, конечно,
Ещё дурнее, чем пуля.
Закон дурацкого штата,
Закон уродского графства…
Прости – больная простата,
Простата – хуже варравства.
Куда – домой? С этим грузом?
Да он креста тяжелее.
На корм пойти бы медузам,
Да нет – потом пожалею.
От глаз дневных бы укрыться…
Приди скорей, полнолунье!
Иду топить – не топиться –
Тоску в ближайшем салуне.
Я знаю, будет как прежде –
Войду походкой героя
Я в грязной, рваной одежде.
И – засмеются ковбои.
Споткнусь, подобно корове,
И на полу распластаюсь.
Нос выдаст партию крови –
Я так с паркетом братаюсь.
До стойки доковыляю –
Бармен нальёт мне спиртного,
Но я стакан не поймаю.
И чья-то пуля второго
Меня лишит… из кармана
Последний доллар, дражайший,
Дырявый, мятый достану
Своей рукою дрожащей.
И, как ворона от пугал,
От всех шатаясь сутуло,
Забьюсь куда-нибудь в угол,
Привычно сев мимо стула.
Отнимет кто-то сосиски,
Схвачу по кумполу в драке,
И вновь удастся в мой виски
Свой хрен засунуть макаке.
Мне надоели разборки –
Я удалюсь без скандала.
Спиной ударюсь о створки…
О, как всё это достало!
На небе хмурые тучи –
Знать, заболею ангиной.
Я Джо, ковбой невезучий.
Всё, этим утром я сгину.
Я ускачу на рассвете.
Назад, в Техас я – ни шагу.
А в спину северный ветер,
Плевки, кинжал и люмбаго.
Давай, скачи, мой каурый,
Быстрее пули в нагане!
За тою тучею хмурой
Вовсю гуляют цыгане.
Да, я скитался немало…
Судьба – насмешница злая.
Я крикну: «Здрасьте, ромалы!»
В ответ: «Привет Будулаю!»
Меня затрахало кантри,
Хочу послушать романсы!
На шею брошусь Кассандре
И закружу её в танце.
Итак, я счастлив. О, Боже!
А был ли счастлив я до? Не…
Но… что гадалку тревожит?
«Эй, покажи мне ладони!»
И, словно кровь из аорты,
Фонтаном вопль раздаётся:
«Смотри, все линии стёрты!
И даже линия Солнца…»
А ночью из автоматов
Был табор кем-то расстрелян.
Я вспомнил тысячу матов:
О, почему мне не велен
Покой судьбою и Богом?!
Лучше б они были живы!
Иду бродить по дорогам.
По курсу, видимо, Фивы.
Да, мне загадка знакома,
Но не признаюсь я Сфинксу.
Души меня, как саркома,
Ты лентой с записью INXS!
Давай же, драная кошка!
Смерть посредине бархана…
Красиво даже немножко.
Но тут она бездыханно
К моим ногам повалилась,
Уже не в силах бороться
Со мной и с тем что случилось
Со мною… жалко уродца!
Я, словно живчик в гандоне
В судьбы запаян конверте.
Мои смешные ладони…
Здесь нету линии смерти!
А также линия жизни
Здесь не присутствует боле,
Любви (к тебе и Отчизне,
Футбольным выкрикам "Оле"),
Ума, таланта… о, Боже!
Вы, словно острые клинья
Торчали раньше. И что же?
Здесь больше нет этих линий!
А что там с линией счастья?
Быть может, что-то осталось?
Нет, хрен мне. Хрен мне? Ну, здрасьте!
Быть может, самую фаллость…
Я исцарапаю руки –
Себя, надеюсь, спасу я.
О, мне теперь не до скуки –
Себе судьбу я рисую.
Я снова вспомню все маты,
Как ночью двадцать шестого.
А кто-то скажет: стигматы.
Нашли, придурки, святого!
Пусть заживут мои раны,
На них лишь только подую,
Ну, а пока чрез барханы
Куда-то тихо иду я.
Босые ноги не преют,
В тунике вошь не роится.
А Солнце всё ещё греет –
Быть может, что-то случится.
Моя судьба эфемерна,
Но ты, любимая, помни –
Меня дождётся инферно,
Лишь стоит склеить перо мне…
Формула-1
Земфире, покурив немного,
Свои оставлю сигареты.
Пока – курю, ты ешь конфеты…
«Кино» какое-то, ей-Богу!
О чём-то мило говорили,
С тобою стоя на балконе.
Хоть ты была сродни иконе,
Я развлекал тебя и/или
Тебя любил. Но ты о том
Наверно, не подозревала.
Меня, как друга, целовала.
Сопротивляться только Ом
Наверно, смог бы. Я же – нет,
И, по закону Доппельгерца,
Ты притянула моё сердце.
Оно же – с трассы и в кювет.
Все закричали: «Сенна умер!
Здесь сила – двадцать тысяч дин!»
Но, зная Формулу один,
Я сердце растяну, как Бумер.
Мы будем знать её вдвоём,
Но никому о ней не скажем,
И станет сердце саквояжем
Моё. Твоё и так – как дом.
Мне для волос имбирно-рыжих
Твоих не жалко, Фрейя, брига.
Наверно, я такой, как Игорь,
И потому не едут лыжи.
Холодных с неба звёзд? Солёных –
Из моря, с Брежнева – любых?
Для глаз твоих для голубых
Иль… карих? Серых? Нет, зелёных?
Цвет глаз я не определил,
А, впрочем, это и не нужно.
Определю – так станет скучно.
Но… кто колоду поделил?
Тузы и короли – с тобой,
Вокруг меня – обилье швали.
Они колпак мне разорвали,
А после кинули в отбой.
Ты – Дама Пик, а я опять
Весёлый Джокер, но без масти.
Я, не найдя на дубе счастья,
Лез в небеса его искать.
Но там – неправильные боги
Его неправильно творят.
«Куда ты лезешь? – говорят,
Ты, Винни-Пух, видать, убогий!»
Достань же, Пятачок, «Винчестер»,
Но только, глупая свинья,
Ты целься в шарик, не в меня.
Не лопнул? Крепок полиэстер!
Ботаник, шизик или нарик –
В очках безумный умный заяц
Мне дал совет: «Лети, терзаясь,
Не выпускай из лапок шарик».
И я летел куда-то ввысь…
Что выше неба? Только счастье.
Но, правда, вдруг, в китовой пасти
Я очутился. Зае – бис!
Ну, здравствуй, здравствуй, папа Карло!
Наверно, ты, как я, устал,
Но всё же пишешь «Капитал»
На пару с Марли или Марло.
А я – смотри-ка, я живой,
Сменил Букварь на "Rolling Stone",
Всё тот же глупый дерзкий клоун,
Но личной жизни – никакой.
Мне Урфин Джюс, отец солдат,
В подруги выстругал Матрёшку.
Она – древесная, как ложка,
К тому ж – един у них стандарт.
Нашёл я, обойдя весь свет,
Свою вторую половину.
Ну, да, художницу Мальвину,
Мой рисовавшую портрет.
Анфас там, профиль – всё равно,
Я, первый мастер по занозам,
С огромным любопытным носом,
Как Бержерак, что Сирано.
Наверное, я много врал –
Нос увеличился в размерах.
Я, побывав во всяких верах,
Амура Богом вновь избрал.
И пусть отец его – алкаш,
А мать – блудница и оторва,
Стреляет он, как Квентин Дорвард,
Сердца беря на абордаж.
Как Себастьян, я в стрелах весь,
Но на Амура не обижен.
Я снова loosing my religion,
R.E.M.онт бы надо произвесть.
О, параноидальный цикл!
Что ж, вертикально мне прокладки
Поставьте в голову, ребятки,
Пусть позавидует Перикл.
Но как мне мыслей паранойевых
Избегнуть, коль плывёт ковчег?
«Эй, голуби! Ищите брег!»
И тут мы, тварей пара Ноевых,
Расправив крылья, улетим,
Подобно Сэмми-полотёру.
Увидим пальму, после – гору,
Затем и берег мы узрим.
Лети в мой сад, моя голубка,
Ланфрен-ланфра, Гагарин-барин,
Пропан-бутан… Гони, McLaren,
Мы вместе изопьём из кубка.
Да, Сенна жив и свеж как «Рондо»!
(Тут Малькольм хитро усмехнётся:
«И Бэмби тоже!») Светит солнце,
И к финишу приходит «Хонда».
Отпразднуем победу нашу,
Не соблюдая прав гражданских.
Мы всех обрызгаем шампанским,
Себе – любви оставим чашу.
На брудершафт, причём – до дна
Её мы смело испиваем,
Но только формулу мы знаем,
А, значит, чаша вновь полна.
Мы знаем Формулу-один,
И никуда теперь не деться.
Пульсирует двойное сердце
При силе триста тысяч дин!
Земфире, покурив немного,
Свои оставлю сигареты.
Пока – курю, ты ешь конфеты…
«Кино» какое-то, ей-Богу!
О чём-то мило говорили,
С тобою стоя на балконе.
Хоть ты была сродни иконе,
Я развлекал тебя и/или
Тебя любил. Но ты о том
Наверно, не подозревала.
Меня, как друга, целовала.
Сопротивляться только Ом
Наверно, смог бы. Я же – нет,
И, по закону Доппельгерца,
Ты притянула моё сердце.
Оно же – с трассы и в кювет.
Все закричали: «Сенна умер!
Здесь сила – двадцать тысяч дин!»
Но, зная Формулу один,
Я сердце растяну, как Бумер.
Мы будем знать её вдвоём,
Но никому о ней не скажем,
И станет сердце саквояжем
Моё. Твоё и так – как дом.
Мне для волос имбирно-рыжих
Твоих не жалко, Фрейя, брига.
Наверно, я такой, как Игорь,
И потому не едут лыжи.
Холодных с неба звёзд? Солёных –
Из моря, с Брежнева – любых?
Для глаз твоих для голубых
Иль… карих? Серых? Нет, зелёных?
Цвет глаз я не определил,
А, впрочем, это и не нужно.
Определю – так станет скучно.
Но… кто колоду поделил?
Тузы и короли – с тобой,
Вокруг меня – обилье швали.
Они колпак мне разорвали,
А после кинули в отбой.
Ты – Дама Пик, а я опять
Весёлый Джокер, но без масти.
Я, не найдя на дубе счастья,
Лез в небеса его искать.
Но там – неправильные боги
Его неправильно творят.
«Куда ты лезешь? – говорят,
Ты, Винни-Пух, видать, убогий!»
Достань же, Пятачок, «Винчестер»,
Но только, глупая свинья,
Ты целься в шарик, не в меня.
Не лопнул? Крепок полиэстер!
Ботаник, шизик или нарик –
В очках безумный умный заяц
Мне дал совет: «Лети, терзаясь,
Не выпускай из лапок шарик».
И я летел куда-то ввысь…
Что выше неба? Только счастье.
Но, правда, вдруг, в китовой пасти
Я очутился. Зае – бис!
Ну, здравствуй, здравствуй, папа Карло!
Наверно, ты, как я, устал,
Но всё же пишешь «Капитал»
На пару с Марли или Марло.
А я – смотри-ка, я живой,
Сменил Букварь на "Rolling Stone",
Всё тот же глупый дерзкий клоун,
Но личной жизни – никакой.
Мне Урфин Джюс, отец солдат,
В подруги выстругал Матрёшку.
Она – древесная, как ложка,
К тому ж – един у них стандарт.
Нашёл я, обойдя весь свет,
Свою вторую половину.
Ну, да, художницу Мальвину,
Мой рисовавшую портрет.
Анфас там, профиль – всё равно,
Я, первый мастер по занозам,
С огромным любопытным носом,
Как Бержерак, что Сирано.
Наверное, я много врал –
Нос увеличился в размерах.
Я, побывав во всяких верах,
Амура Богом вновь избрал.
И пусть отец его – алкаш,
А мать – блудница и оторва,
Стреляет он, как Квентин Дорвард,
Сердца беря на абордаж.
Как Себастьян, я в стрелах весь,
Но на Амура не обижен.
Я снова loosing my religion,
R.E.M.онт бы надо произвесть.
О, параноидальный цикл!
Что ж, вертикально мне прокладки
Поставьте в голову, ребятки,
Пусть позавидует Перикл.
Но как мне мыслей паранойевых
Избегнуть, коль плывёт ковчег?
«Эй, голуби! Ищите брег!»
И тут мы, тварей пара Ноевых,
Расправив крылья, улетим,
Подобно Сэмми-полотёру.
Увидим пальму, после – гору,
Затем и берег мы узрим.
Лети в мой сад, моя голубка,
Ланфрен-ланфра, Гагарин-барин,
Пропан-бутан… Гони, McLaren,
Мы вместе изопьём из кубка.
Да, Сенна жив и свеж как «Рондо»!
(Тут Малькольм хитро усмехнётся:
«И Бэмби тоже!») Светит солнце,
И к финишу приходит «Хонда».
Отпразднуем победу нашу,
Не соблюдая прав гражданских.
Мы всех обрызгаем шампанским,
Себе – любви оставим чашу.
На брудершафт, причём – до дна
Её мы смело испиваем,
Но только формулу мы знаем,
А, значит, чаша вновь полна.
Мы знаем Формулу-один,
И никуда теперь не деться.
Пульсирует двойное сердце
При силе триста тысяч дин!
ГастАкМандОт.
Пони бегает по кругу, ловит кот мышь,
Так и мы с тобой – всё время убегаем.
Что ж, оргАн через плечо, а там – наотмашь:
«Я опять забыл твой адрес, дорогая!»
Адрес твой не поддаётся дешифровке,
Адрес тот утерян был на чьём-то чате,
Адрес тать давно украл, слепой, но ловкий…
Не пора ли нам за здравие начати?
Не пора ль по научению Бояна
Разостлаться по фанере мозговиной?
Если свадьба в самом деле без баяна –
Сорок восемь – мне оставьте половину.
Вот – темнеет, я вхожу в твои покои,
Я двойной «Мартини» пью с тройным салями.
Приближаюсь я к тебе, но… что такое?
Нахожу платок какой-то с вензелями.
Задушить хочу, но спрашиваю: «Моно…
Мне ласкать твоё божественное тело?»
Я не злобный, нет, расслабься, Дездемона,
Просто чёрный и безумный, как Отелло.
Я остался бы с тобою, дорогая,
Но – пора, враги сожгли родную Спарту.
Шлем любимый с ирокезом надеваю…
Быть - не быть? И я на стол кидаю карту.
На ребро упала… эк её колбасит!
Да к тому ж рубашкой вверх легла монета…
Кто меня не продинамит, тот покрассит…
Знаешь, я таких e-mail по Интернету!
А ведь раньше свинопасом был обычным,
Всё, как надо: "Johnny Walker", флейта, бисер.
Задавал народ вопрос мне гласом зычным:
«И откуда матерьял столь ценный вы, сэр
Достаёте, и, скажите, сударь, ну же,
На хлев свиньям сдались ваши пасторали?»
Да, вы правы, я им – песни, корм и лужи,
А они мне – снова в душу магистрали…
Я для них – как Ростропович для Эллады:
Абсолютный ноль, причём, по Фаренгейту!
Хотя, впрочем, так, наверно, мне надо –
Кто пасёт, тот в рот берёт не только флейту.
Что им флейта? Нужен им ремикс моднявый.
Соскребай мозги с танцпола и винила!
Ничего, что я, как Бонапарт, плюгавый,
А они все – с Голиафа и О`Нила;
Все герои были маленького роста.
Что ж, тогда базуку в руки – и на дело!
Ты поверь, я не бунтарь какой, я просто
Шоколадный и весёлый, как Мандела.
Меж боями наношу тебе визиты.
Если честно, я и здесь не отдыхаю:
Был вчера замучен мною инквизитор,
За зелёные глаза и рыжий хайр
На костёр тебя тащивший, как колдунью.
А ведь раньше посвящал тебе же оды!
Увидав сие, стал белым, словно лунь, я,
Спас тебя – и вновь в крестовые походы.
А так хочется к стене поставить пики
И повесить бубны на стену – навечно.
Не Бен Невис покорять – любимой пики
И в поход уйти червовый… нет, сердечный!
Угнетённые же просят диким oeм
Политических ублюдков уничтожить.
Тяжело, тебе скажу я, быть героем.
А любовником… да, им, пожалуй, тоже.
Не послушался я мудрых аксакалов,
Барса снежного убив – обратно, смело.
Знай, к тебе уже бежит и рвёт шакалов
Кто-то белый и уставший, как Акела.
Вот, светает… у твоей постели снова.
В дальний угол – бластер, меч, наган, дубина.
Шлем сниму и в галифе поправлю ovo…
Больше нет Сихема, спи спокойно, Дина.
Пусть же кто-нибудь другой блюдёт порядок,
Ну а я уже вовсю наблюдовался.
Пусть весь мир там без меня придёт в упадок –
Я с любимой десять лет не целовался.
Да, я ужас, что летит на крыльях ночи,
Да, я "Stimorol", прилипший к "Camelot`у",
Только, знаешь, влип в твои сильней я очи,
И сегодня для тебя мои полёты.
«Здравствуй, Бэтмэн!» Ну, привет, моя Кэтвумэн!
Ты, наверное, сама того хотела:
Так же нежен, сексуален, остроумен
Кто-то яркий и летящий, как Гастелло…
Пони бегает по кругу, ловит кот мышь,
Так и мы с тобой – всё время убегаем.
Что ж, оргАн через плечо, а там – наотмашь:
«Я опять забыл твой адрес, дорогая!»
Адрес твой не поддаётся дешифровке,
Адрес тот утерян был на чьём-то чате,
Адрес тать давно украл, слепой, но ловкий…
Не пора ли нам за здравие начати?
Не пора ль по научению Бояна
Разостлаться по фанере мозговиной?
Если свадьба в самом деле без баяна –
Сорок восемь – мне оставьте половину.
Вот – темнеет, я вхожу в твои покои,
Я двойной «Мартини» пью с тройным салями.
Приближаюсь я к тебе, но… что такое?
Нахожу платок какой-то с вензелями.
Задушить хочу, но спрашиваю: «Моно…
Мне ласкать твоё божественное тело?»
Я не злобный, нет, расслабься, Дездемона,
Просто чёрный и безумный, как Отелло.
Я остался бы с тобою, дорогая,
Но – пора, враги сожгли родную Спарту.
Шлем любимый с ирокезом надеваю…
Быть - не быть? И я на стол кидаю карту.
На ребро упала… эк её колбасит!
Да к тому ж рубашкой вверх легла монета…
Кто меня не продинамит, тот покрассит…
Знаешь, я таких e-mail по Интернету!
А ведь раньше свинопасом был обычным,
Всё, как надо: "Johnny Walker", флейта, бисер.
Задавал народ вопрос мне гласом зычным:
«И откуда матерьял столь ценный вы, сэр
Достаёте, и, скажите, сударь, ну же,
На хлев свиньям сдались ваши пасторали?»
Да, вы правы, я им – песни, корм и лужи,
А они мне – снова в душу магистрали…
Я для них – как Ростропович для Эллады:
Абсолютный ноль, причём, по Фаренгейту!
Хотя, впрочем, так, наверно, мне надо –
Кто пасёт, тот в рот берёт не только флейту.
Что им флейта? Нужен им ремикс моднявый.
Соскребай мозги с танцпола и винила!
Ничего, что я, как Бонапарт, плюгавый,
А они все – с Голиафа и О`Нила;
Все герои были маленького роста.
Что ж, тогда базуку в руки – и на дело!
Ты поверь, я не бунтарь какой, я просто
Шоколадный и весёлый, как Мандела.
Меж боями наношу тебе визиты.
Если честно, я и здесь не отдыхаю:
Был вчера замучен мною инквизитор,
За зелёные глаза и рыжий хайр
На костёр тебя тащивший, как колдунью.
А ведь раньше посвящал тебе же оды!
Увидав сие, стал белым, словно лунь, я,
Спас тебя – и вновь в крестовые походы.
А так хочется к стене поставить пики
И повесить бубны на стену – навечно.
Не Бен Невис покорять – любимой пики
И в поход уйти червовый… нет, сердечный!
Угнетённые же просят диким oeм
Политических ублюдков уничтожить.
Тяжело, тебе скажу я, быть героем.
А любовником… да, им, пожалуй, тоже.
Не послушался я мудрых аксакалов,
Барса снежного убив – обратно, смело.
Знай, к тебе уже бежит и рвёт шакалов
Кто-то белый и уставший, как Акела.
Вот, светает… у твоей постели снова.
В дальний угол – бластер, меч, наган, дубина.
Шлем сниму и в галифе поправлю ovo…
Больше нет Сихема, спи спокойно, Дина.
Пусть же кто-нибудь другой блюдёт порядок,
Ну а я уже вовсю наблюдовался.
Пусть весь мир там без меня придёт в упадок –
Я с любимой десять лет не целовался.
Да, я ужас, что летит на крыльях ночи,
Да, я "Stimorol", прилипший к "Camelot`у",
Только, знаешь, влип в твои сильней я очи,
И сегодня для тебя мои полёты.
«Здравствуй, Бэтмэн!» Ну, привет, моя Кэтвумэн!
Ты, наверное, сама того хотела:
Так же нежен, сексуален, остроумен
Кто-то яркий и летящий, как Гастелло…
Медведи
Безумству храбрых поём мы песню,
Уму трусливых танцуем пого,
С хвоста сороки снимаем вести,
А после – в спячку, в свою берлогу.
Белее снега мы раньше были,
Во льдах купались, пингвинов ели,
Но все традиции позабыли
И незаметно все побурели.
Теперь зимою впадаем в спячку –
В такую трудно гулять погоду.
Не взять билетов боимся пачку –
А вдруг в реке нам отключат воду?
Сосём мы лапу, хотя есть зубы,
Ещё ни разу её не грызли.
В кармане фига, в улыбке губы,
Коль где-то рядом медведи гризли.
Читаем сказки про Винни-Пуха:
«Медведь летает! Какой азартный!
Мы тоже можем!» Но возле уха:
«Ребята, это же нестандартно!»
Мы почему-то боимся снега.
Боимся, даже когда он талый.
А очень хочется… так, с разбега!
( Мы буры, да, но язык наш – алый!)
Мы если пасти раскроем дружно,
Светлее будет, чем от неона!
Но снова слышим: «Братва, не нужно!»
И – нету стерео, только моно.
Весна наступит – как истуканы
Мы тупо к небу глаза поднимем.
Идти ли в лес нам? Кругом капканы…
А может, всё-таки, Гамми с ними?
Да, жизнь пятнистая, словно панда,
И пятна чёрные её красят.
Поменьше б серых – их нам не надо.
Ну где же, где же ты, тётя Ася?
«Безумству храбрых поём мы песню!»
Потише, мишки, побойтесь Бога!
Когда-нибудь зарычим мы вместе!
Пока же – в спячку, в свою берлогу…
Безумству храбрых поём мы песню,
Уму трусливых танцуем пого,
С хвоста сороки снимаем вести,
А после – в спячку, в свою берлогу.
Белее снега мы раньше были,
Во льдах купались, пингвинов ели,
Но все традиции позабыли
И незаметно все побурели.
Теперь зимою впадаем в спячку –
В такую трудно гулять погоду.
Не взять билетов боимся пачку –
А вдруг в реке нам отключат воду?
Сосём мы лапу, хотя есть зубы,
Ещё ни разу её не грызли.
В кармане фига, в улыбке губы,
Коль где-то рядом медведи гризли.
Читаем сказки про Винни-Пуха:
«Медведь летает! Какой азартный!
Мы тоже можем!» Но возле уха:
«Ребята, это же нестандартно!»
Мы почему-то боимся снега.
Боимся, даже когда он талый.
А очень хочется… так, с разбега!
( Мы буры, да, но язык наш – алый!)
Мы если пасти раскроем дружно,
Светлее будет, чем от неона!
Но снова слышим: «Братва, не нужно!»
И – нету стерео, только моно.
Весна наступит – как истуканы
Мы тупо к небу глаза поднимем.
Идти ли в лес нам? Кругом капканы…
А может, всё-таки, Гамми с ними?
Да, жизнь пятнистая, словно панда,
И пятна чёрные её красят.
Поменьше б серых – их нам не надо.
Ну где же, где же ты, тётя Ася?
«Безумству храбрых поём мы песню!»
Потише, мишки, побойтесь Бога!
Когда-нибудь зарычим мы вместе!
Пока же – в спячку, в свою берлогу…
Без
Восемь вечера. А вроде, суббота!
Я устало пялюсь в глаз монитора…
Раздолбал бы эти мерзкие счёты,
Кабы был бы под рукой молот Тора.
Допиваю свой тринадцатый кофе.
Одноглазый, что ты смотришь, как Один?
Я б судил тебя в Гааге, как Кофи,
За продажу многочисленных родин.
А отчёт закончить надо, хоть кровь из
Носа хлынет. Эх, убийца суббот мой!
Я взорвал тебя, любимейший офис.
Ничего, что я теперь безработный!
Мне от стресса бы оправиться надо,
А не то, глядишь, депрессия близко!
Танцы, танцы, до утра, до упаду!
Я направился в ближайшее диско.
Хорошо! Но чем же я озабочен?
Не даёт покоя что-то нервишкам.
Люди умные… хотя и не очень.
И культурные… хотя и не слишком.
Да, но как бы мне сказали британцы,
Ты «лопата» говори о лопате.
Ладно – быдло, отморозки! И танцы
Я закончил, на хрен вырезав party.
Что же, значит, я теперь безpartyйный?
Я бессовестный, бесчестный, безумный!
Очень грустно мне от этой картины,
Одиноко без компании шумной.
Эх, пойти бы мне сейчас на Тверскую!
Где ж вы, милые, прекрасные бляди?
Я готов остаться вовсе без у.е.,
Хоть я лидер, быть готов даже сзади.
За лавэ купить немножечко лава.
Стать безденежным – да мне без напряга!
Вроде – вот, посимпатичней шалава,
Правда, тощая, как узник ГУЛАГа!
Шлюшка, милая, ты так исхудала!
Сколько весишь? Киллограмчиков двадцать?
Говоришь, давно весов не видала?
Ну-ка, взвесимся, не надо стесняться!
Но поблизости весов не стояло.
И повесил я её на безмене!
После нежно завернул в одеяло –
Ведь не всё бесчеловечно же в мэне!
В тёплый снег зарыл – земля тебе пахом!
(Хорошо, что дело было не летом!)
Жаль, тебе облом с баблом, мне же – с трахом.
Я побрёл домой, к жене и котлетам.
На жену я как-то сразу не клюнул,
Хоть была она на плойку завита.
От отчаянья в аквариум плюнул –
Рыбки сдохли от слюны ядовитой.
Что же, я теперь безрыбный к тому же?
На безрыбье-то не выберешь шибко!
Я решил исполнить функцию мужа:
Ну-ка, раком становись, моя рыбка!
Съест свинья, и, может быть, выдаст Бог нал
На небесной мне какой-нибудь бирже…
Кинул палку, как собаке, и грохнул!
(Сколько можно погибать в моих виршах?)
Я вдовец теперь! В душе моей – пекло!
А из дома можно сделать бы домну…
Вот бы слава Герострата поблекла –
Ради этого я стану бездомным.
Эх, мой дом, гори же ярче, чем рампа!
На кресте себя распну я за это!
Ладно, выдам вам набор своих штампов:
Джа, Иисус, Sex Pistols, Queen, сигареты,
Че, Ван Гог, самоубийство, Земфира,
Мифы Греции, Египта и Рима,
Брэнды радио- и телеэфира,
Слово «ХУЙ» (куда же я без экстрима?),
Чёрный рыцарь… на олене… с базукой,
Управляемая Дьяволом бричка…
Муза, знаешь, я убью тебя, сука,
Падла, гнида, мразь, хамло, эклектичка!
Музы сразу замолчат, если пушки
На затворах им сыграют Шопена.
Или, ежели изволите – Буш, Кейт,
«Army dreams». А на губах моих пена
Выступала, как Кобзон на эстраде.
Я безмузно в ней искал Афродиту.
И тогда возник вопрос: чего ради
Я веду себя подобно бандиту,
Отморозку, психопату, маньяку,
Диверсанту, извращенцу, дебилу?
Ночь, скорее успокой забияку,
Пока грусть меня вконец не прибила!
Амфибрахия мастак и хорея,
И – уж точно – пионер долбоямба
Шёл, подставив свою рожу Борею –
Ветер слёзы сдержит лучше, чем дамба.
Он пальто моё забросил на крышу
И унёс куда-то шляпу из фетра.
Против ветра ничего не попишешь,
Это пагубно – писать против ветра.
Я же шёл, плотней зарывшись во флисе,
Думал – чем же столько крови я смою?
И опять пинал осенние листья…
Блядь, эклект, нашёл же листья зимою!
Я смотрелся в проходящие лица,
Паззлы складывал из этих останков.
До чего же я похож – мне не снится? –
На укуренных хипей, пьяных панков?
Нет, и всё-таки, мы с ними похожи –
Узнаю себя в скинхеде и в моде.
Я покончил бы с собой – не впервой же!
Правда, нынче суициды не в моде…
Да, конечно! Новый мир я построю!
Я людей из глины вылеплю, братцы!
Человечек, пара, вот уже трое,
Восемь, десять… миллион восемнадцать!
Вот – москвич, а это – житель Кентукки,
Мурманчанин, уроженец Берлина…
Но внезапно осмотрел свои руки –
Из говна я их лепил, не из глины!
И от страха наложил в штаны… вето.
Да, денёк сегодня просто ударный!
Я, конечно же, Господь, спору нету,
Только, как и предыдущий, БЕЗДАРНЫЙ!
Восемь вечера. А вроде, суббота!
Я устало пялюсь в глаз монитора…
Раздолбал бы эти мерзкие счёты,
Кабы был бы под рукой молот Тора.
Допиваю свой тринадцатый кофе.
Одноглазый, что ты смотришь, как Один?
Я б судил тебя в Гааге, как Кофи,
За продажу многочисленных родин.
А отчёт закончить надо, хоть кровь из
Носа хлынет. Эх, убийца суббот мой!
Я взорвал тебя, любимейший офис.
Ничего, что я теперь безработный!
Мне от стресса бы оправиться надо,
А не то, глядишь, депрессия близко!
Танцы, танцы, до утра, до упаду!
Я направился в ближайшее диско.
Хорошо! Но чем же я озабочен?
Не даёт покоя что-то нервишкам.
Люди умные… хотя и не очень.
И культурные… хотя и не слишком.
Да, но как бы мне сказали британцы,
Ты «лопата» говори о лопате.
Ладно – быдло, отморозки! И танцы
Я закончил, на хрен вырезав party.
Что же, значит, я теперь безpartyйный?
Я бессовестный, бесчестный, безумный!
Очень грустно мне от этой картины,
Одиноко без компании шумной.
Эх, пойти бы мне сейчас на Тверскую!
Где ж вы, милые, прекрасные бляди?
Я готов остаться вовсе без у.е.,
Хоть я лидер, быть готов даже сзади.
За лавэ купить немножечко лава.
Стать безденежным – да мне без напряга!
Вроде – вот, посимпатичней шалава,
Правда, тощая, как узник ГУЛАГа!
Шлюшка, милая, ты так исхудала!
Сколько весишь? Киллограмчиков двадцать?
Говоришь, давно весов не видала?
Ну-ка, взвесимся, не надо стесняться!
Но поблизости весов не стояло.
И повесил я её на безмене!
После нежно завернул в одеяло –
Ведь не всё бесчеловечно же в мэне!
В тёплый снег зарыл – земля тебе пахом!
(Хорошо, что дело было не летом!)
Жаль, тебе облом с баблом, мне же – с трахом.
Я побрёл домой, к жене и котлетам.
На жену я как-то сразу не клюнул,
Хоть была она на плойку завита.
От отчаянья в аквариум плюнул –
Рыбки сдохли от слюны ядовитой.
Что же, я теперь безрыбный к тому же?
На безрыбье-то не выберешь шибко!
Я решил исполнить функцию мужа:
Ну-ка, раком становись, моя рыбка!
Съест свинья, и, может быть, выдаст Бог нал
На небесной мне какой-нибудь бирже…
Кинул палку, как собаке, и грохнул!
(Сколько можно погибать в моих виршах?)
Я вдовец теперь! В душе моей – пекло!
А из дома можно сделать бы домну…
Вот бы слава Герострата поблекла –
Ради этого я стану бездомным.
Эх, мой дом, гори же ярче, чем рампа!
На кресте себя распну я за это!
Ладно, выдам вам набор своих штампов:
Джа, Иисус, Sex Pistols, Queen, сигареты,
Че, Ван Гог, самоубийство, Земфира,
Мифы Греции, Египта и Рима,
Брэнды радио- и телеэфира,
Слово «ХУЙ» (куда же я без экстрима?),
Чёрный рыцарь… на олене… с базукой,
Управляемая Дьяволом бричка…
Муза, знаешь, я убью тебя, сука,
Падла, гнида, мразь, хамло, эклектичка!
Музы сразу замолчат, если пушки
На затворах им сыграют Шопена.
Или, ежели изволите – Буш, Кейт,
«Army dreams». А на губах моих пена
Выступала, как Кобзон на эстраде.
Я безмузно в ней искал Афродиту.
И тогда возник вопрос: чего ради
Я веду себя подобно бандиту,
Отморозку, психопату, маньяку,
Диверсанту, извращенцу, дебилу?
Ночь, скорее успокой забияку,
Пока грусть меня вконец не прибила!
Амфибрахия мастак и хорея,
И – уж точно – пионер долбоямба
Шёл, подставив свою рожу Борею –
Ветер слёзы сдержит лучше, чем дамба.
Он пальто моё забросил на крышу
И унёс куда-то шляпу из фетра.
Против ветра ничего не попишешь,
Это пагубно – писать против ветра.
Я же шёл, плотней зарывшись во флисе,
Думал – чем же столько крови я смою?
И опять пинал осенние листья…
Блядь, эклект, нашёл же листья зимою!
Я смотрелся в проходящие лица,
Паззлы складывал из этих останков.
До чего же я похож – мне не снится? –
На укуренных хипей, пьяных панков?
Нет, и всё-таки, мы с ними похожи –
Узнаю себя в скинхеде и в моде.
Я покончил бы с собой – не впервой же!
Правда, нынче суициды не в моде…
Да, конечно! Новый мир я построю!
Я людей из глины вылеплю, братцы!
Человечек, пара, вот уже трое,
Восемь, десять… миллион восемнадцать!
Вот – москвич, а это – житель Кентукки,
Мурманчанин, уроженец Берлина…
Но внезапно осмотрел свои руки –
Из говна я их лепил, не из глины!
И от страха наложил в штаны… вето.
Да, денёк сегодня просто ударный!
Я, конечно же, Господь, спору нету,
Только, как и предыдущий, БЕЗДАРНЫЙ!
За мной опять пришли с небес.
Ну, вот, за мной опять пришли с небес,
Подумали, втроём возможно танго!
О, ты, я вижу, ангел, ты же – бес,
И вы решили сделать мне фанданго.
Итак, дуэль в уборной, господа?
«Да, не, идём в тубзон чукаться, ребя!»
«Мочить в сортирах, граждане!» О, да!
Пожалуйста, достаньте скальпель, ребе!
Мой дух силён, но ослабела плоть,
И в очередь за счастьем снова крайняя.
Но мне не удалит её Господь,
Поскольку создал Землю, ад и рай не я.
Он мне сказал: «Ты нужен на Земле,
А выше, ниже – да кому ты нужен!»
И, со звездой Полярной на крыле,
Он тихо отбыл на небесный ужин.
Он улетел, пропеллер зажужжал
И растворился в воздухе весеннем.
Он на прощанье долго руку жал,
А после накормил меня вареньем.
Сказал: «Когда набьют твой наглый фейс,
Другую ты подставь, смешную рожицу»
Он подарил свой белоснежный пейс
И кнопку, чтобы самоуничтожиться.
Стихи я в муках новые рожал,
«Бросай ты жизнь, – твердил себе я, ну же!»
Но только кнопку так и не нажал…
А, может, я и впрямь кому-то нужен?
Всё жизнь пинал… заветные места,
Был в этом чемпионом Высшей Лиги я.
Внезапно осознав, что я устал,
Сказал себе: «Мой друг, прими религию!
Уверуй в Эмпирею и Эдем,
Забудь свои цинизм, снобизм и чванство,
И деньги, что копил ты на модем,
Отдай на возрожденье христианства.
Не делай больно фруктам, овощам,
И не стучи солёной воблой по столу.
Сходи и поклонись святым мощам
Юродивых, пророков и апостолов.
Кастрировав волков, создай овец,
И смой грехи, от крови руки вытерши.
Повесь распятье, на худой конец…
Нет, впрочем, твой худой конец не выдержит.
И, вот – почти святой, почти монах,
Живу от разговенья до поста.
Но… я решил, а, может быть, всё на х…?
На храм, на херувимов, на Христа?
Тогда за мной опять пришли с небес…
А вот вам моя средняя фаланга!
С гранатой и ружьём ушёл я в лес,
И сам с собою продолжаю танго.
Ну, вот, за мной опять пришли с небес,
Подумали, втроём возможно танго!
О, ты, я вижу, ангел, ты же – бес,
И вы решили сделать мне фанданго.
Итак, дуэль в уборной, господа?
«Да, не, идём в тубзон чукаться, ребя!»
«Мочить в сортирах, граждане!» О, да!
Пожалуйста, достаньте скальпель, ребе!
Мой дух силён, но ослабела плоть,
И в очередь за счастьем снова крайняя.
Но мне не удалит её Господь,
Поскольку создал Землю, ад и рай не я.
Он мне сказал: «Ты нужен на Земле,
А выше, ниже – да кому ты нужен!»
И, со звездой Полярной на крыле,
Он тихо отбыл на небесный ужин.
Он улетел, пропеллер зажужжал
И растворился в воздухе весеннем.
Он на прощанье долго руку жал,
А после накормил меня вареньем.
Сказал: «Когда набьют твой наглый фейс,
Другую ты подставь, смешную рожицу»
Он подарил свой белоснежный пейс
И кнопку, чтобы самоуничтожиться.
Стихи я в муках новые рожал,
«Бросай ты жизнь, – твердил себе я, ну же!»
Но только кнопку так и не нажал…
А, может, я и впрямь кому-то нужен?
Всё жизнь пинал… заветные места,
Был в этом чемпионом Высшей Лиги я.
Внезапно осознав, что я устал,
Сказал себе: «Мой друг, прими религию!
Уверуй в Эмпирею и Эдем,
Забудь свои цинизм, снобизм и чванство,
И деньги, что копил ты на модем,
Отдай на возрожденье христианства.
Не делай больно фруктам, овощам,
И не стучи солёной воблой по столу.
Сходи и поклонись святым мощам
Юродивых, пророков и апостолов.
Кастрировав волков, создай овец,
И смой грехи, от крови руки вытерши.
Повесь распятье, на худой конец…
Нет, впрочем, твой худой конец не выдержит.
И, вот – почти святой, почти монах,
Живу от разговенья до поста.
Но… я решил, а, может быть, всё на х…?
На храм, на херувимов, на Христа?
Тогда за мной опять пришли с небес…
А вот вам моя средняя фаланга!
С гранатой и ружьём ушёл я в лес,
И сам с собою продолжаю танго.
Вифлеемская звезда
Эх, распущу я рукава, на айсберг прыгну с корабля,
Затем грехи всем отпущу, как главный врач их отпущает.
Пойду Россию продавать, её продам за три рубля,
Вот только пейсы отращу, ведь мне никто не запрещает.
Я выну руки из цепей, в Аид закручивая болт.
Я так хочу попить воды! Ну, хватит, Цербер, не кусайся!
"Козлёнком станешь, брат, не пей!" Да, ладно, я и так козёл,
И это только полбеды… Давай, смелей во мне копайся!
Нет, больно… Стоп! Иду домой. На крыше, что ли, посидеть?
Казалось раньше: высота! Поэт с мозгами из навоза!
На небо посмотри, герой, кончай блатные песни петь!
До звёзд рукою бы достать… В сравненьи с ними крыша – проза.
Я, правда, ростом маловат. Стремянка – тоже ни к чему.
Размером даже с Днепрогэс – до звёзд навряд ли я достану.
Что ж, хаир отращу до пят и в зубы микрофон возьму,
В него я крикну: "Kiss my ass!" – тогда я сам звездою стану.
Я – Вифлеемская звезда, и в богоизбранной стране
Свечу. Но, правда, вот, увы, и у меня бывают сбои.
Когда свечу я не туда, то не Христу, а Сатане
Свои дары несут волхвы. Ему и служат – до отбоя.
И потому наш мир дурной, и что ни день, то новый гроб.
В Китае голод, СПИД – в ЮАР, в фашистском кале – синагога.
Тогда же, дружною толпой, в молитвах расшибая лоб,
Меня забудут млад и стар, гневить начнут, конечно, Бога.
"Ну где же ты, товарищ Бог? В крови Техас, в слезах Кувейт,
Гомеру не видать ни зги, – так Ницше выразит обиду.
Да ты давно, наверно, сдох, и бог один, он – Зигмунд Фрейд…
Блин, вновь в коитусе мозги и дико чешется либидо!"
Товарищ Ницше, ты не прав! Бог – он не умер, это бред.
Он просто вышел покурить, да так в курилке и остался.
Там накурился разных трав он вместе с Джа и Аштарет,
И – очень даже может быть – наш мир им раем показался.
Хулу на Бога возводить не стоит – это всё не то.
Один он, вас же – просто жуть! У каждого свои прошенья,
За каждым нужно уследить. Вы думали, поможет кто?
Я ближе к Богу, я скажу: все ангелы – лишь украшенье.
К тому ж, шалит Природа-мать, огнём, водой, землёй шурша,
Мешают Богу Люцифер да я – поэт-звезда-придурок.
На Бога нечего пенять, коли неровная душа;
Из нас любой – Ван Гог, Гомер, Че(!) – будь то грек, араб иль турок.
Построим новый мир, братан, довольно старый разрушать!
Спущусь я – ангел мне в ребро! ( Слабак, хотел забраться выше )
"MAKE LOVE NOT WAR !" – Сказал хиппан. Аплодисменты, вашу мать!
Смелей, вперёд, творить добро! А мне… ОСТАВЬТЕ ЭТУ КРЫШУ!
1999 год
Эх, распущу я рукава, на айсберг прыгну с корабля,
Затем грехи всем отпущу, как главный врач их отпущает.
Пойду Россию продавать, её продам за три рубля,
Вот только пейсы отращу, ведь мне никто не запрещает.
Я выну руки из цепей, в Аид закручивая болт.
Я так хочу попить воды! Ну, хватит, Цербер, не кусайся!
"Козлёнком станешь, брат, не пей!" Да, ладно, я и так козёл,
И это только полбеды… Давай, смелей во мне копайся!
Нет, больно… Стоп! Иду домой. На крыше, что ли, посидеть?
Казалось раньше: высота! Поэт с мозгами из навоза!
На небо посмотри, герой, кончай блатные песни петь!
До звёзд рукою бы достать… В сравненьи с ними крыша – проза.
Я, правда, ростом маловат. Стремянка – тоже ни к чему.
Размером даже с Днепрогэс – до звёзд навряд ли я достану.
Что ж, хаир отращу до пят и в зубы микрофон возьму,
В него я крикну: "Kiss my ass!" – тогда я сам звездою стану.
Я – Вифлеемская звезда, и в богоизбранной стране
Свечу. Но, правда, вот, увы, и у меня бывают сбои.
Когда свечу я не туда, то не Христу, а Сатане
Свои дары несут волхвы. Ему и служат – до отбоя.
И потому наш мир дурной, и что ни день, то новый гроб.
В Китае голод, СПИД – в ЮАР, в фашистском кале – синагога.
Тогда же, дружною толпой, в молитвах расшибая лоб,
Меня забудут млад и стар, гневить начнут, конечно, Бога.
"Ну где же ты, товарищ Бог? В крови Техас, в слезах Кувейт,
Гомеру не видать ни зги, – так Ницше выразит обиду.
Да ты давно, наверно, сдох, и бог один, он – Зигмунд Фрейд…
Блин, вновь в коитусе мозги и дико чешется либидо!"
Товарищ Ницше, ты не прав! Бог – он не умер, это бред.
Он просто вышел покурить, да так в курилке и остался.
Там накурился разных трав он вместе с Джа и Аштарет,
И – очень даже может быть – наш мир им раем показался.
Хулу на Бога возводить не стоит – это всё не то.
Один он, вас же – просто жуть! У каждого свои прошенья,
За каждым нужно уследить. Вы думали, поможет кто?
Я ближе к Богу, я скажу: все ангелы – лишь украшенье.
К тому ж, шалит Природа-мать, огнём, водой, землёй шурша,
Мешают Богу Люцифер да я – поэт-звезда-придурок.
На Бога нечего пенять, коли неровная душа;
Из нас любой – Ван Гог, Гомер, Че(!) – будь то грек, араб иль турок.
Построим новый мир, братан, довольно старый разрушать!
Спущусь я – ангел мне в ребро! ( Слабак, хотел забраться выше )
"MAKE LOVE NOT WAR !" – Сказал хиппан. Аплодисменты, вашу мать!
Смелей, вперёд, творить добро! А мне… ОСТАВЬТЕ ЭТУ КРЫШУ!
1999 год
Гадкий крысёнок
Крысолов в фашистской каске
Вновь достал свою дуделку.
Крысы все, как по указке,
Растопырили гляделки.
Заскакав, как Мишки Гамми,
Тонут все в запасах торфа.
И пустеет город Гаммельн,
Я один сижу, аморфный.
Я – затравленный крысёнок,
Альбинос и отщепенец;
Я – законченный подонок,
Анархист и извращенец.
Без фекалий и без ложки
Наслаждаюсь жизнью ловко,
Хоть скребутся слева кошки,
Справа – злится мышеловка.
Глупый пингвин робко прячет
Тело жирное в утёсах.
Не могу я так, а значит,
Век ходить мне в альбиносах.
Небо пусть светлей лазури,
Я с улыбкой имбецила
«Буря, скоро грянет буря!» –
Восклицаю с новой силой.
А по "ящику" нас грузят:
«Пусть не повезло сегодня,
Позвоните завтра Кузе,
Будет праздник новогодний!»
Только мне – сегодня надо,
Нарядил уже я ёлку.
Мне в шестую бы палату
Да на башню – треуголку!
Говорят: «Талант ты, парень,
Нам нужны твои творенья,
Не сиди же ты, как барин,
Напиши стихотворенье.
Своё детство вспоминаю –
Я встаю на табуретку
И взахлёб стихи читаю,
Чтоб порадовать соседку.
Я – талантливый ребёнок.
Вам не хочется проверить?
Мой IQ настолько тонок,
Что аршином не измерить!
Спел я песню про ромашки –
Говорят мне : «Незаконно!
Подлечись чуток, бедняжка,
Напиши про макароны!»
Не спляшу под вашу дудку,
Как бы вы там ни просили.
Превращусь я в незабудку,
Чтобы вы меня забыли.
Я вас всех пошлю украдкой,
Ведь в открытую – опасно.
Пусть сейчас – крысёнок гадкий,
Стану Бэтмэном прекрасным!
* * *
Ты бросай своё здоровье,
Коль оно вредит куренью,
Напиши поэму кровью,
Не используя варенья.
А когда захочешь плакать –
Лучше ты рассмейся звонко.
Из души гони ты слякоть,
Вспомни гадкого крысёнка.
Скуку ты добей ногами
И оставь в дырявом сите,
И тогда наш город Гаммельн
ПРЕВРАТИТСЯ В ГОТЭМ-СИТИ!
1999 год
Крысолов в фашистской каске
Вновь достал свою дуделку.
Крысы все, как по указке,
Растопырили гляделки.
Заскакав, как Мишки Гамми,
Тонут все в запасах торфа.
И пустеет город Гаммельн,
Я один сижу, аморфный.
Я – затравленный крысёнок,
Альбинос и отщепенец;
Я – законченный подонок,
Анархист и извращенец.
Без фекалий и без ложки
Наслаждаюсь жизнью ловко,
Хоть скребутся слева кошки,
Справа – злится мышеловка.
Глупый пингвин робко прячет
Тело жирное в утёсах.
Не могу я так, а значит,
Век ходить мне в альбиносах.
Небо пусть светлей лазури,
Я с улыбкой имбецила
«Буря, скоро грянет буря!» –
Восклицаю с новой силой.
А по "ящику" нас грузят:
«Пусть не повезло сегодня,
Позвоните завтра Кузе,
Будет праздник новогодний!»
Только мне – сегодня надо,
Нарядил уже я ёлку.
Мне в шестую бы палату
Да на башню – треуголку!
Говорят: «Талант ты, парень,
Нам нужны твои творенья,
Не сиди же ты, как барин,
Напиши стихотворенье.
Своё детство вспоминаю –
Я встаю на табуретку
И взахлёб стихи читаю,
Чтоб порадовать соседку.
Я – талантливый ребёнок.
Вам не хочется проверить?
Мой IQ настолько тонок,
Что аршином не измерить!
Спел я песню про ромашки –
Говорят мне : «Незаконно!
Подлечись чуток, бедняжка,
Напиши про макароны!»
Не спляшу под вашу дудку,
Как бы вы там ни просили.
Превращусь я в незабудку,
Чтобы вы меня забыли.
Я вас всех пошлю украдкой,
Ведь в открытую – опасно.
Пусть сейчас – крысёнок гадкий,
Стану Бэтмэном прекрасным!
* * *
Ты бросай своё здоровье,
Коль оно вредит куренью,
Напиши поэму кровью,
Не используя варенья.
А когда захочешь плакать –
Лучше ты рассмейся звонко.
Из души гони ты слякоть,
Вспомни гадкого крысёнка.
Скуку ты добей ногами
И оставь в дырявом сите,
И тогда наш город Гаммельн
ПРЕВРАТИТСЯ В ГОТЭМ-СИТИ!
1999 год
